– Она болеет?
– Нет, но она еще не приспособлена к жизни вне дома. До пяти лет она была отмеченной.
Как только прозвучало последнее слово, Фиц напрягся и заметно оживился.
– Ты работала в Корпорации?
– Да. Хельга не прошла третий тест – выявили какие-то отклонения.
– А что за отклонения? Тебе сказали?
Маль покачала головой:
– Никому ничего не говорят.
Фиц кивнул. Кажется, услышанное его удовлетворило.
– Как обычно. Со сколькими бы я ни говорил, все рассказывают одно и то же.
– И много родителей с отсеянными детьми ты повидал? – Маль тоже зажглась интересом.
Фиц пожевал нижнюю губу, помялся, а потом взял ее под локоть и кивнул вперед:
– Пошли, поговорим там, где будет нормально.
– Я не могу очень долго задерживаться, меня дочь ждет.
– Придется выбирать. Ты ведь ради нее стараешься, нет?
Он все еще не отпускал ее руку, и Маль чувствовала себя неудобно.
– Ради нее, – согласилась она.
В городе не было парков. Не было скверов и мест, где можно было бы посидеть и поговорить. Однако Фиц очень хорошо ориентировался в сложном переплетении улиц и трасс, проходивших под всеми возможными углами прямо над головой. Дефицит места был еще одним бичом Гидрокса, но об этом тоже предпочитали не думать. В таком муравейнике, заставленном небоскребами и перетянутом дорогами, было нелегко найти свободное глухое место, но Фиц знал все, что ему было нужно. Он крепко держал ее за руку и вел вперед сквозь дворы и через транспортные линии, петляя и поворачивая.
– Я не смогу вернуться, с первого раза плохо запоминаю дорогу, – предупредила его Маль.
– Я верну тебя к кухне, а оттуда сама доберешься до дома.
– Уже темно.
– Придется рискнуть.
Он привел ее в темный двор, зажатый между двумя высотными домами, осклабившимися в темноте желтизной голых ободранных окон. Здесь, в самом углу, где стена одного из домов примыкала к бетонному забору, была дверца, которую вряд удалось бы приметить, не зная о ней заранее. Он открыл ее своим ключом и провел ее внутрь. За дверью открылось небольшое чисто выбеленное помещение.
– Ты здесь живешь?
– Нет. Я храню здесь воду.
– Серьезно? Рядом с жилым домом, где, по меньшей мере, две сотни жаждущих и голодных?
– Не прямо здесь. В полу есть лаз, откуда можно выйти кой-куда.
– Далеко же ты прячешься.
– Сама сказала, сколько людей может украсть у меня воду, за которую я плачу свои деньги.
Она ухмыльнулась:
– Прямо-таки свои.
Он пропустил ее насмешку мимо ушей и привалился спиной к одной из стен.
– Давай вываливай, что у тебя там, – поковыряв в ухе, вздохнул он.
Маль заложила руки за спину и тоже прислонилась к другой стене. Опустив голову и упершись взглядом в пол, она заговорила, стараясь выбирать правильные и точные слова:
– Если бы не Хельга, меня ни за что не взяли бы работать в Корпорацию. У меня нет профессии, а родители не были мастерами или ремесленниками. Поэтому, когда моя дочь прошла первый отбор, будучи еще новорожденной, меня приняли только уборщицей. Не мне тебе рассказывать, сколько живут такие женщины.
Фиц присвистнул:
– Так вот как… И долго работала?
– Все пять лет, пока ее не отсеяли. Я знала, что мы умираем очень рано, но никогда ни с кем не говорила на эту тему. А недавно встретила Син – ты ее тоже знаешь – и она сказала точное число. Мне тридцать лет, понимаешь? Если повезет, проживу еще пять. Моей дочери пять. Простая арифметика, даже любой идиот подсчитает мои до крайности невыгодные цифры. И что за перспективы с такими делами у моей дочери?
