…До Порт-Артура корпусу Штакельберга дойти не удалось, ибо 1-го июня подле железнодорожной станции Вафангоу на него обрушилась сорокатысячная армия генерал Оку при двести шестнадцати орудиях. Поначалу натиск неприятеля удалось отразить, и Штакельберг решил на следующий день перейти в наступление своим левым флангом. Однако ночью японцы успели подтянуть артиллерию и, нанеся большие потери атакующим, снова устремились вперёд, охватывая правый фланг русских войск.
В итоге после двухдневных боёв под угрозой обхода с флангов русские части были вынуждены отступить с гораздо большими потерями, нежели противник. Причём вопреки приказу Куропаткина Штакельберг несколько раз использовал батальоны из резерва корпуса – сначала для противодействия обходу на правом фланге, затем – для затыкания брешей между своими 35-м и 36-м полками, где возникла угроза прорыва, и, наконец, последние два батальона – для прикрытия общего отступления.
Позже служивший при штабе Маньчжурской армии граф Алексей Игнатьев вспоминал в своей книге «Пятьдесят лет в строю», много раз переизданной в советское время:
«После каждого поражения искали виновных. Каждому хотелось найти виновного, и притом очень хотелось убедить себя и других, что этих виноватых немного, всего один человек в каждом отдельном случае.
Так, например, виновником поражения под Вафангоу считали командира 1-го Сибирского корпуса Штакельберга. Но как я ни старался, всё же так и не смог установить, в чём же заключалась его вина. Штакельберг был старый соратник Куропаткина по Ахалтекинской экспедиции, имел Георгиевский крест и репутацию храброго командира, но, как говорили, был настолько слаб здоровьем, что не мог обходиться без молочного питания и постоянного ухода жены, которая его никогда не покидала. Так как в Маньчжурии молока не было, то при штабе Штакельберга, по слухам, всегда возили корову. Конечно, это подавало повод для многих шуток, и хлёсткие журналисты из «Нового времени» создали целую легенду о генеральской корове. На самом же деле Штакельберг, несмотря на подорванное на службе здоровье, требовавшее особого ухода, лично руководил сражением, не щадил себя и был настолько глубоко в гуще боя, что под ним даже была убита лошадь.
Сражение под Вафангоу вскрыло один из главных пороков в воспитании высшего командного состава: отсутствие чувства взаимной поддержки и узкое понимание старшинства в чинах. Генерал Гернгросс, командовавший 1-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизией корпуса Штакельберга, отбил атаки японцев, был сам ранен, не покинул командования, но нуждался в поддержке. Штакельберг выслал к нему бригаду под командой генерала Глазко. Вероятно, из ложной деликатности он не подчинил его Гернгроссу, а лишь предложил действовать совместно. Гернгросс посылал этому Глазко записку за запиской, указывая, где надо действовать. Но генерал Глазко был чином старше генерала Гернгросса и, считая, что не может получать указаний от генерала, стоящего ниже по чину, не сдвинулся с места. Сражение было проиграно.
Мне вспомнился кучер Борис Зиновьевич и то, как, сидя на облучке и сводя и разводя руки с вожжами, он предсказывал, что трудно будет с генералами. Простой человек, малограмотный, старый солдат, он отлично понимал, однако, бюрократическую природу нашего высшего командования – истинную причину многих наших бед…».
В этом сражении принимал участие двадцативосьмилетний Николай Бурденко. Студент четвёртого курса Юрьевского университета в Тарту, он получил отсрочку от учёбы, отправившись добровольцем на театр военных действий. Назначенный помощником врача в летучий санитарный отряд, Бурденко под огнём неприятеля выносил раненых с передовых позиций – и в одном из боёв под Вафангоу сам был ранен в руку и контужен.
