– К их несчастью, ни одного японца даже поблизости не было, – улыбнулся Малеев.
– Старка все же убирают, хотя наместник и взял его под свою защиту.
– Трудновато его защищать. Прошло два дня войны, а мы потеряли: потопленными – четыре корабля, подорванными – три и поврежденными артиллерией – четыре, а всего – одиннадцать боевых единиц. А кто же на место Старка?
– Макаров из Кронштадта. Говорят, большой умница, ученый человек, весьма энергичен. Быть может, с ним наша эскадра оживет.
– Поживем – увидим. Макаров прежде всего известный боевой командир, и я уверен, что он будет настоящим командующим флотом, – горячо проговорил Малеев.
– Кто будет рад приезду Макарова, так это наш Юрасовский, – вмешался в разговор Акинфиев. – Они старые знакомые, авось и ему теперь по службе повезет.
– Да, больше двадцати лет проплавать, чтобы получить в командование миноносец! Его сверстники давно крейсерами командуют.
– Почему же затирают Юрасовского? – спросил Сойманов.
– Дело тут старое. В молодости вздумалось ему поиграть в политику. Ну вот, до сих пор забыть ему этого не могут. Чуть ли не за революционера считают, – пояснил Малеев.
– Разве он такой? – удивился Андрюша.
– Конечно, нет. Просто человек справедливый, матросов не бьет, не обкрадывает, начальству спуску Не дает. Его и затирают, чтобы глаза начальству не мозолил.
– Нет, наш Вирен черен, как ворон, – вставил Сойманов.
– Не люблю я Вирена, – проговорил Малеев, – и на «Баяне» служить бы не хотел. Слов нет – один из лучших кораблей в эскадре. Там порядок и четкость в работе, но матросы забиты, офицеры задерганы.
– Вирен никогда не дерется и, если матрос виновен, отдает под суд, офицерам тоже промахов не спускает, – заступился Сойманов за своего командира.
– За пустяки у него матросы под суд идут. Поэтому и не любят они Вирена, а боятся, да и в кают-компании его не особенно одобряют.
– Что же, по-твоему, лучше на «Новике»у Эссена?
– Всякий любящий свое дело моряк почитает за честь служить на «Новике»; там настоящая морская школа для офицеров и матросов. Хотя на берегу больше всего всегда буянят матросы с «Новика», да и господа офицеры на берегу тихим нравом не отличаются.
– Команда – сброд со всей эскадры. Надо только удивляться, как Эссен умеет их держать в руках.
– Зато в бою нет командира более смелого и лихого, чем Эссен. Всегда во всех боях он был первым, на разведках тоже.
Их разговор прервал Борейко.
– Друзья! Не спеть ли нам что-нибудь русское, задушевное? – предложил он.
– Споем, затягивай, Ермий, – подхватило несколько человек.
– Да, но что? Для начала споем поминальную, в память погибших моряков и сухопутных.
Малеев звучным баритоном запел:
Ныне, в день поминовения
Павших в поле боевом,
Мы все в одно моление
Души русские сольем.
Торжественный, печальный мотив заставил всех сделаться серьезнее и мысленно вернуться к происходящей войне. Когда пение кончилось, все несколько мгновений сидели тихо.
– Эй, чого, хлопщ, славт молодш, смутш – не весела – проговорил Борейко. – Дайте-ка я вас разутешу. – И он запел «Есть на Волге утес». Сильный и в то же время мягкий бас наполнил всю комнату; казалось, что песня несется откуда-то сверху.
Борейко распелся и исполнил еще несколько песен.
– Теперь станцуем, – скомандовал он. – Кто за рояль?
Андрюша поспешил к стоящему на эстраде инструменту.
– Русскую!
Андрюша заиграл.
– Скорее, это не похоронный марш, – крикнул Борейко и, когда темп ускорился, вдруг, свистнув, пустился в пляс. Плясал он, как и пел, страстно: бешеная чечетка сменялась вихрем присядки, то пол ходил ходуном под каблуками, то танцор, как мячик, подскакивал едва ли не до потолка и затем неслышно плыл по полу.
