«Нет».
«Информация для размышления. Нацистские медики считали, что здесь кроется одна из причин ясновидения. Но я вижу, что вы мне не верите…»
Нейрохирург принес мне книгу своего американского коллеги, Джулиана Джейнса, пролистав которую, я понял, что словосочетания, типа «бикамеральный разум», «когнитивный диссонанс», «planum temporale», оставляют меня глубоко равнодушным. А то, что psyche означает «жизнь», «живое состояние», а soma – «труп», «безжизненное состояние», я знал не хуже Джейнса. Но в основе действительно лежал тезис о том, что нервный центр, контролирующий осознание, в голове у каждого человека имеется.
И еще я понял, что нейрохирург мне явно что-то недоговаривает…»
Я больше не мог читать, и, прыгая с бревна на бревно через просветы чистой воды, добрался до берега, а потом по берегу, мимо трех сидевших на песке мужиков, которые пили мутный «белый портвейн» и громко разговаривали, в общежитие.
Вернувшись в общежитие, я положил папку с бумагами в сумку. Следом за мной в комнату вошел Николай, чтобы поднять с моей постели Костю.
– Эй, Коста, вставай. Ты извини, Витя, я положил его на твою кровать.
– Не вопрос.
– Коста, вставай. Тебе говорят?
– Не хочу.
– Вставай, человеку спать надо.
– Ну тебя, уйди… – захныкал Костя.
– Давай-давай, подъем.
– Прогоняете, да?
Костя нехотя поднялся с постели и настойчиво подталкиваемый Колей, босиком поплелся к двери. Я перевернул простыню, потому что сверху она стала грязной, как портянка.
– Ты что, спать будешь? – спросил Серега, рыжий, с которым я познакомился недавно. (С самого начала он очень серьезно наблюдал за моими приготовлениями).
– Да нет, прилягу только. А что?
– Дай нож.
– На складе оставил.
– Вовка, дай нож.
Ильич открыл глаза, махнул рукой в сторону стоящего на стуле рюкзака.
– Где?
– В кармашке.
Рыжий достал из кармашка рюкзака перочинный нож, и распечатал банку кильки, законсервированной в томатном соусе.
– Ничего не ел, – пояснил он, поддевая рыбку на кончик ножа.
– Где это тебя так разукрасили? – спросил я, разглядывая синяки и ссадины на его побитом, состарившемся сразу лет на десять лице.
– В «ментовке». Только что выпустили. Час назад.
– Чего так?
– А ну их…
Вернулся Костя.
– Где мои сапоги? – спросил он, заглядывая под кровати.
– У Ольги оставил, – буркнул, не открывая глаз, Саня, рабочий-геолог лет пятидесяти.
– Я их матом обложил.
– Это как?
Открыл глаза Колька Доронин, увидел рыжего и удивился:
– А ты как здесь оказался?! Чего-то ты пополнел, а?
Ильич затрясся всем телом:
– Страшный лейтенант!
– Кто это тебя?
– Милиция.
– Поручик Голицын, подайте патроны, – пропел Доронин.
– Корнет Оболенский, налейте вина! – подхватил, продолжая заглядывать под кровати, Костя.
– У нас выпить есть? – спросил Доронин.
– Нет, – сказал Ильич.
– Коста, сходи к бабам – у них наверно есть.
– Не могу. Где мои сапоги?..
– У баб оставил, – повторил Кирьяныч.
– Нет, я их матом обложил… Так! Давайте проанализируем ситуацию. Я спал здесь. Так? А сапог нет. Где они?
– У баб оставил, бежал от них босиком, – открыл глаза Кирьяныч Саня и посмотрел на Костю.
– Нет, вы только подумайте! – возмутился вдруг Костя. – Они мне говорят, пошел в п… Нет, не так – … отсюда. Прямо так и говорят. Представляете? Я говорю, вы нехорошие девочки…
– Девы, – поправил Доронин.
– Да, девы. Так и говорю, нехорошие девы, испорченные, палаточные суки…
– Редиски, – добавил Ильич.
