– А другие погребки как же? – осторожно поинтересовался Мещеряк, управляясь со вторым ботинком.
– Мы их не успели найти.
– Дюже замаскированные?
– Когда склад раскопали, старшина товарищ Гопкало… Наш командир… Велел всем переодеться. В новое… Вот только гимнастёрка и штаны сыростью воняли. – Парень поднёс к лицу рукав гимнастерки и, громко втянув воздух в себя, презрительно скривился. При этом с лица исчезли не только губы, но и глаза. – Ну – гнилая капуста. Уже два дня на солнце – а всё равно отдаёт подвалом. Если бы не маскировка – выкинул бы этую вонь.
– Зато, совсем новое. Проветрится. Онучки хоть и смердят, а без них войску победы не видать. А скоро зима – она пустая сума!
– А зачем мне в какую-то там кавалерью? – Боец снова ткнул обиженно пальцем в подкову. И вздохнул: – Но приказ.
– Приказ на войне – дело святое, – сказал Мещеряк. Взялся аккуратно раскладывать портянки на нагретой жёлтой траве рядом с обмотками. – Пущай посохнут… Мне б такого старшину. Я б у него тоже одну пару яловых сапог выпросил… А у тебя этой самой карты не осталось? Пошли бы поискали, которые вы с вашим старшиной не нашли… Я умею… Какой погребок с харчами вдруг.
– Парашюты были, а харчей не было.
– И вы весь этот скарб на себе тащили?
– Мы должны были укрытия найти и командиру батальона доложить. Оставить часового и доложить. Потом вернуться и уничтожить. А старшина товарищ Гопкало приказал вход снова завалить. Потом он очень сильно с животом носился. Пошёл в туалет… Три часа его ждали. По кустам шарили. Пропал с картой.
– Нужду старшинскую нашли? – спросил Мещеряк.
– Это как – нужду?
– Если человек по нужде отлучается, значит, эта самая нужда после него должна оставаться.
– Не нашли, – печально ответил парень. – Никто и не искал.
– Драпанул ваш старшина. Сейчас в каком-то хуторе у бабы на чердаке лежит. Ночи дожидается, чтоб до неё в хату спуститься. И сапоги, какие вы нашли, все уже в клуню бабе перетаскал. И гимнастерки…
– Его фашистская разведка захватила! – сказал боец. На его лице застыла обида. – Нас про неё особо на инструктаже предупреждали.
– И этая самая разведка лично тебе про старшину сразу доложила? – Прищурив язвительно глаза, Мещеряк посмотрел на соседа. – А чего ж она тебя не поймала?
– Нас было четверо, а он – один. Фашисты его…
– А куда остальные подевались?
– Сбежали, сволочи! Они!.. Я сразу заметил!.. Всё время шушукались! – Его губы вдруг задрожали, а ноздри стали нервно дёргаться. Он пытался справиться со своей слабостью, но у него ничего не вышло. – Только ждали момента, как от старшины избавиться.
– От мы тут с тобой воюем, – стараясь успокоить парня, сказал Мещеряк, – а солдатский скарб из других погребов, которые не нашлись, думаю, уже – тю-тю. Твой старшина и те трое весь скарб давно растащили по хуторским дворам. И сохнут штаны и гимнастёрки сейчас на солнце, что мои портянки… А то и парашутами хлев утоптали, как бочку тюлькой.
Парень растерянно смотрел то на сержанта, то мимо него. И было видно, что он беспомощно ищет слова, которыми можно было бы отгородиться, защититься от беспощадности слов Мещеряка.
– И вообще… – начал он нерешительно.
– Ты бы свои портянки посушил, – сказал Мещеряк, стараясь помочь парню избавиться от неловкости и растерянности. – Ты ещё молодой, и портянки носить не наученный. Вроде, тряпки смрадные – хуже некуда, а на войне родную мать заменяют.
