– Хорошо отношусь. Двигаемся правильным курсом.
– Купаться?
– А ты бы не обиделся, если бы тебя любимая девушка назвала «котиком»? – неожиданно спросил полковник.
«Еще как бы обиделся», – подумал Дмитрий.
– Ну…
– Вот то-то! «Ну». Баранки гну! – усмехнулся Ушан.
– Знаешь, Димитрий… – Полковник всегда так называл Якушевского, когда предстоял серьезный разговор, а других в отделе и не вели. – Расскажи-ка ты мне еще раз про попугая. Как его зовут? Кеша, что ли?
– Павлуша. А вам зачем? Я же рассказывал подробно.
– Да так… Захотелось еще раз твой голос услышать.
– Ну, слушайте… – Капитан задумался. – Когда я вошел, показалось, что в комнате пусто. И вдруг голос: «Ну вот, и Димон пришлепал! Сейчас попросит опохмелиться!» – Представляете? Я удивился, хотел возразить, но тут увидел человека, молча пьющего коньяк. А потом и попугая, сидящего на шкафу. И он говорит: «трезвый».
– Попугай?
– Попугай.
– Да уж…
– Потом еще чего-то болтал… Хозяин кабинета, доцент Мамыкин, предложил мне выпить коньяку.
Полковник крякнул.
– Я подумал, может, у него язык развяжется?
– Ну?
– Не развязался. Мрачноватый мужчина.
– А попугай?
– Пропел: «Нас не догонишь».
– В каком смысле?
– Да это песня такая.
– Ну-ну. Что дальше?
– Хотел рассказать про травку и про аптеки.
– Попугай?
– Ну да. Вы же про него спрашиваете. – И улыбнулся. – А еще хотел рассказать, откуда дети берутся. Потом прошептал: «Эх, забыться бы на фиг!»
Мамыкин отпирался, что не знает никакой Лиды, но попугай прошипел: «Врет, врет! Ушла. Злилась».
– Была и ушла, – сказал полковник. И тут же поинтересовался: – А Мамыкин?
– Признался, наконец, что была такая девица, Князева. Но защитилась и ушла. Уволилась.
– Попугай никак не комментировал?
– Прошипел: «Врет! Шушушу в уголке!» Я сразу подумал: влюблен товарищ Мамыкин.
– Котик, – сказал полковник. – Как нежно! А чего же твоя Лида злилась?
– Не моя, а наша.
– Ладно, ладно. Наша. Но сердилась же? Лида – честные глаза.
Якушевский нахмурился, но промолчал.
– Ну почему же все так быстро у них распалось? Не знаешь?
– Не знаю.
– А если бы тебе девушка подарила фотографию с надписью «Милому Котику…», ты бы показал ее постороннему?
– Да вы что?
– Вот то-то и оно, – задумчиво пробормотал Ушан и нахмурился. – В прошлый раз, когда ты докладывал, я за что-то зацепился, а нынче нет. За что? Не могу вспомнить. Заспал, что ли?
«Заспал! Так не бывает. Все-то вы помните, дорогой товарищ Ушан!» – подумал Якушевский. И сказал:
– Он даже Пушкина знает. Хотел мне про «вихри снежные» рассказать.
– Попугай?
– Ага.
– Ну а ты?
– Сказал, чтобы заткнулся.
– И он заткнулся?
– Заткнулся.
Ушан задумался.
Потом с надеждой посмотрел на Дмитрия:
– Может, ты о чем-то забыл? Птичка-то попалась тебе разговорчивая. Напрягись, Димитрий.
– Да все я вам пересказал. Разве что мат…
– Вот-вот! Про мат. Попка, что, матерился?
– Да неудобно как-то. Чего повторяться?
– А ты повторись! Неужели никогда не материшься? А у меня так бывает. Особенно, когда пар надо выпустить. Пустишь по матушке – и такой сразу благостный станешь! А ты не стесняйся.
– Да я и не стесняюсь, – промямлил капитан. И подумал: почаще бы он благостным становился.
– Сам знаешь – все важно. Когда он, попка, стал неприлично выражаться? Когда этот «профсоюз» его в клетку загнал?
– Павлуша сам залез. И пошел чесать!
– Что, только матом?
– В основном. Лексикон у него обширный. Вокруг же все спецы по русскому языку… Некоторых словечек я и не знаю. Кого-то дуракал. Такую трель выдал! «Дурак, дурак, дурак!» Потом: «Пошел купаться…» – Якушевский замер и посмотрел на полковника.
