– Братан! Ты вышел! – мужчина чуть отстранился, покачал головой и сказал грубым, пропитым голосом. – Да ты меня не узнаешь, Витек! Это же я, Леня! А вон тот прощелыга… – он повернулся в сторону маленького мужичка, застывшего, словно в анабиозе возле лужи вина. – А это?! Ну же!
Виктор покачал головой.
Мужчина грубо рассмеялся.
– Самолетики помнишь? Это же Шкет! Да, брат, такова селява!
– Леня? Это ты? – Шкета он узнал сразу, но…
Леня засмеялся снова.
– Ну вот, вспомнил, слава Богу! Ну давай, пойдем, за встречу! А то… – он оглянулся, видишь, как нехорошо получилось!
Шкет практически опустился на колени и чуть ли не плакал, глядя на лужу.
Виктор дернулся, пытаясь высвободиться, но не тут‑то было. Леня держал его меткой хваткой.
– Идем, идем, вспомним нашу жисть‑жестянку…
– Как же это тебя… – спросил Виктор, глядя на пропитое лицо бывшего отличника и любимца всей школы.
На мгновение Ленино лицо стало жестким, в глазах полыхнули молнии, но он практически тут же обмяк и спросил:
– А тебя?
Виктор не нашелся, что ответить.
Они подняли Шкета с колен и вместе вошли в магазин, в котором раньше Витя проводил почти все свободное время. Только вместо шелеста страниц, теперь тут раздавался веселый звон бутылок.
Дверь за ними закрылась, и Виктор не увидел, как в некотором отдалении, не доезжая входа остановилась та самая серая иномарка.
Остановилась, заглушила мотор и замерла в ожидании.
1984 год
В понедельник Витя торжественно разменял свой рубль и купил два пирожных «Корзиночка», которые попросил положить в аккуратную картонную коробочку без надписей. Невзрачная, но для него тем более ценная.
Улучив момент во время завтрака, когда Лена осталась на мгновение одна – подружки уже закончили и понесли посуду к мойке, Витя подсел к ней и несмело, дрожащей рукой двинул коробочку.
Лена удивленно вскинула голову, ее длинные светлые волосы перелетели с одного плеча на другое и у Вити перехватило дыхание.
Этот ее жест, запах, движение воздуха, которое возникает, когда она так делает…Он почувствовал ком в горле и какое‑то странное чувство близости к чему‑то божественному, совершенному.
– Что это, Крылов?! – удивленно спросила Лена. Наученная горьким опытом, она не спешила открывать непонятные послания, посылочки и тому подобное. Там мог быть и дохлый майский жук, и еще какая‑нибудь гадость.
– Это тебе… – тихо ответил Витя, оглядываясь по сторонам. Если сейчас придут подружки, они, конечно, его засмеют.
Он с надеждой посмотрел на ее недопитый чай.
– Открой…
Лена неуверенно протянула руку к коробочке.
– А если… – вырвалось у нее. – Любопытство и страх боролись в ней. Милое личико терзали сомнения, но глаза горели ожиданием чуда.
Тут время и вовсе встало.
Витя видел, как замерли, точно замерзли, бросавшие на них короткие покровительственные взгляды ученики старших классов, как школьный повар – тетя Зоя – задержала тусклую поварешку над огромным чаном с борщом, откуда валил густой ароматный пар, как противоположной стороне столовой открылась дверь в кладовую и оттуда высунулось удивленное лицо рабочего в белом халате – брови его почти сомкнулись, а губы растянулись буквой «О», как позади, возле ленты транспортера, куда нужно было ставить грязную посуду, раздался хрустальный мелодичный звон сотен осколков – раздался и повис, замерев на одной ноте в этой светлой, оживленной, наполненной детскими голосами, шумом ложек, вилок и тарелок школьной столовой, сквозь большие окна которой наискось падали последние теплые лучи сентябрьского солнца.
