Одна из самых отвратительных вещей, что даже оставаясь слепым, я все равно продолжал долгое время видеть перед глазами её прыгающий зад на члене какого-то мужика, и её стоны в этот момент пропитали мои барабанные перепонки.
Измена оказалась на вкус хуже яда, оставляя после себя горькое послевкусие, которое чувствовалось до сих пор.
Больше всего жалко было маму. Эта святая женщина пролила не один литр слез и истоптала с десяток пар обуви, обивая пороги самых лучших московских и зарубежных клиник. Если бы только это имело толк…
Первые три месяца моей бесконечной тьмы были самыми сложными не только для меня, но и для матери. Ведь она единственная, кто соглашался меня терпеть, и просто была рядом, пытаясь подавить мерзотный характер единственного сына.
Сначала я отрицал очевидное. Говорят, так бывает, когда выносят смертный приговор – пять стадий принятия. Только сложно принять тот факт, что ты ослеп в двадцать пять, и твоя жизнь на этом закончилась. Поэтому все, что попадалось под руку, было разгромлено. И я даже не задумывался над тем, что могу кого-то покалечить, ведь не вижу, в какую сторону швыряю вещь, и что могу попасть в родителей или прислуживающий персонал в доме.
Я отвратителен, знаю. И свой ядовитый характер я решил оставить при себе, захлебываясь в собственной горечи.
Утешение находил в моральном уничтожении и унижении людей. Это помогало почувствовать себя снова живым. Увидеть цветные круги перед глазами, питаясь эмоциями людей, что были со мной. Гребаный энергетический вампир и псих.
Ненавижу чужую помощь. Это дает почувствовать себя снова жалким и вспомнить о своей беспомощности.
Спустя два года я неплохо передвигаюсь на ощупь по особняку родителей. Правда, не бывает таких дней, чтобы я не споткнулся, не поцарапался или не упал где-нибудь. Мать купила меня трость в надежде, что это как-нибудь мне облегчит жизнь. Я что, похож на сгорбленного старика? Металлическая палка так и осталась в моей комнате, позабытая в самом дальнем углу.
Сегодня мама буквально заставила выйти на улицу, треща без остановки о пользе свежего воздуха. Если только зловонье её роз можно было так назвать. И даже неуклюжее барахтанье в грязи, как сейчас, не заставит меня пользоваться отныне тростью.
— Вы в порядке?
Замираю, услышав женский голос. Не встречал его здесь раньше. Я бы запомнил. Теперь у меня хорошая память на голоса, и даже стал различать оттенки эмоций, лишь слушая человека.
Стоя на четвереньках с оттопыренным кверху задом перед незнакомой девушкой, я чувствовал себя просто унизительно. Это взбесило, и я нагрубил ей. Так обычно поступаю с людьми в желании почувствовать себя хоть капельку лучше. До дома мне помог добраться кто-то из прислуги, и, распластавшись в грязной одежде на ковре, я от безделья прокручивал в голове диалог с незнакомкой.
Наверняка она пришла устраиваться на должность моей сиделки. Я даже не удосуживался запоминать их имена, так часто они менялись. Но это только забавляло. Выводить человека на эмоции - самое любимое и теперь единственное мое развлечение.
Только вот помимо дрожавшего голоса девчушки, которую сумел напугать так быстро, что шел на личный рекорд, почему-то запомнился запах её духов. В стойких клубах розового облака, витавшего над садом, обонятельные рецепторы поймали ежевичный запах. Он был не резкий и не приторный. Сладко приятный. И это удивило меня, ведь обычно редко встретишь на девушках четкий аромат лишь одной ягоды.
