– Меня больше интересует, почему ты упираешься.
– Так, – снова вступает доктор Эрнандес. – Попрошу вас обоих немного сбавить обороты. Живая дискуссия – вещь полезная, но в драку лезть ни к чему.
– Извините, – коротко бросает агент Карлайл, но я смотрю ему в глаза и раскаяния в них не вижу.
– Мой отец умер четырнадцать лет назад, – говорю я.
Он кивает.
– Я знаю. Мне очень жаль.
– Так какая вам разница, был он Центурионом или нет?
– Мне интересно, влияет ли это на твое мнение о них.
– Нет. Мой отец стал одним из первых Центурионов, когда отец Патрик только учредил эту должность. Тогда Центурионы были другими.
– Другими в сравнении с теми, которые состояли на службе у отца Джона?
Киваю.
– Они изменились после Чистки.
– Но ты вроде бы говорила, что это просто слово, что отец Джон называл так своих самых верных помощников. В то же время только им разрешалось носить оружие, и они молча наблюдали, как Джейкоб Рейнольдс избивает твою подругу Люси, а потом оттащили тебя в твою комнату и заперли там, хотя ты не сделала ничего дурного.
Я медленно качаю головой. Отчаяние охватывает меня со скоростью лесного пожара, грозя вырваться из-под контроля.
– Просто скажите, что конкретно хотите от меня услышать. Так будет быстрее и проще.
– Такой цели никто не ставит, – мягко произносит доктор Эрнандес, – и мне жаль, если на этом сеансе у тебя складывается подобное впечатление. Мунбим, нам важно знать, что ты запомнила, что думаешь и чувствуешь. Конечно, мы хотели бы услышать правду – насколько это возможно, – но уж точно не стремимся к тому, чтобы ты говорила по указке.
Внезапно к глазам подступают слезы. Во взгляде доктора Эрнандеса столько теплоты и сочувствия, что мне хочется кричать, а агент Карлайл смотрит на меня, будто я не живой человек, а ходячая папка с информацией, которую нужно извлечь. Я чувствую, как внутри все клокочет. Ненавижу этих двоих и вообще всех, весь мир ненавижу! Себя в том числе.
«И ЕСТЬ ЗА ЧТО! – взвизгивает отец Джон. – НИКЧЕМНАЯ ПРИТВОРЩИЦА!»
– Не могла бы ты рассказать нам о Центурионах? – просит доктор Эрнандес.
– Я уже рассказала. – Голос у меня дрожит.
– Если не хочешь, ничего страшного. И все же ты о них пока не рассказывала.
– Я не хочу об этом говорить.
На лице доктора Эрнандеса мелькает тень разочарования, мимолетная и едва уловимая, но я успеваю ее заметить.
– Хорошо, – говорит он. – Ничего страшного, да. Продолжим завтра.
Агент Карлайл недовольно хмурится – видно, не привык сворачивать допрос только потому, что фигурант не желает отвечать, – но никак не комментирует решение психиатра.
Доктор ставит портфель на стол и методично складывает в него блокноты и ручки. Управившись, встает.
– Увидимся завтра утром, – говорит он. – Надеюсь, сегодняшний сеанс КСВ пройдет успешно. Я буду наблюдать.
Я все-таки не сдерживаюсь. Пламя, бушевавшее у меня в груди, почти угасло, однако несколько угольков еще тлеют.
– Прямо как Центурион.
Доктор Эрнандес застывает на месте и сдвигает брови.
– Почему?
Я молчу. Он садится за стол рядом с агентом Карлайлом – тот никак не реагирует.
– Если Центурионы были самыми уважаемыми членами Легиона Господня, почему ты рассчитывала оскорбить меня сравнением с ними?
– Потому что вы считаете их плохими, я знаю.
Он кивает, его лоб все так же нахмурен.
– Верно. В точку.
– Случай с Люси произошел перед самым концом, – говорю я. – Когда все уже рушилось. Но так было не всегда. Они не всегда были такими.
