– Ты можешь оставить меня в покое? – попросила Нелида.
– Могу! – Терпение Шимона наконец-то дало трещину. – Я всё могу, дьявол меня побери! Могу даже танцевать на ушах или болтать по-китайски! Могу случиться с козой в случае крайней необходимости! – Он поднялся рывком и шагнул прочь, но осадил себя. Помедлил, обернулся через плечо с последней надеждой: – Ты правда ничего об этом не знаешь? Совсем-совсем ничего?..
Нелида не ответила. Она смотрела поверх и в сторону, и в уголках глаз с опухшими веками вскипали слезы.
Шимон отошел, выругавшись вполголоса. День складывался на редкость паршиво. Одна надежда, что кое-что прояснится после свидания с Велесом. Кому же, кому, черт возьми, оставит он власть?!…
– Не реви, Вера. Будр умер, значит, его больше нет, и жалеть не о ком, – Арша смотрела на рыдавшую Лиаверис спокойными, чуть насмешливыми глазами.
– Жалеть не о ком? – Велес подивился ее цинизму.
Он хотел возразить, но не нашел в себе сил и лишь глухо закашлялся, отвернувшись.
– Теоретически она права, – заметил Матин.
– Вы звери! – прокричала Лиаверис раздувшимися на пол-лица губами. – Бессердечные звери! Его больше не будет!
– Но только теоретически, Вера. Каким надо обладать каменным сердцем, чтобы декламировать подобное.
– Нельзя жалеть мертвых. Нелепо, бессмысленно, – Арша откинулась на спинку плетеного кресла и с вызовом посмотрела на остальных. – Жалеть надо живых: если они больны или в депрессии. Если жизнь осыпает их незаслуженными ударами под-дых или по голове…
– Замолчи! – крикнула Лиаверис. – Велес, пусть она замолчит!
– …Жалеть можно кого-то, а мертвый уже никто. Плачут и причитают не о покойнике, а о себе, дорогом и единственном. Конечно, – она обвела всех глазами, – исключая верующих. Среди них могут попадаться и скорбящие о покойном. Те, у кого есть сильные подозрения, что их любимый родственник угодит в ад. Но ведь среди здесь присутствующих, насколько я в курсе, нет ни христиан, ни мусульман? Впрочем, прошу прощения. Относительно Велеса ничего не могу сказать, так как он ни разу не высказывался на эту тему. Могу говорить с уверенностью о двух остальных коллегах – Матине и Лиаверис, поскольку они неоднократно позиционировали себя в качестве атеистов и материалистов. Или я в чем-то ошибаюсь? – Ей никто не ответил, и она продолжала, упиваясь атмосферой молчаливо сгущающегося негодования. – Люди с атеистическим мировоззрением плачут в такой ситуации о себе, навзрыд жалеют бедного себя самого – оставшегося без друга, без мужа, без опоры, без спонсора. А если был равнодушен к усопшему, плачешь, потому что смерть – это нечто жутковатое (как принято почему-то считать) и со временем она добредет и до тебя. Наконец, пускаешь слезу оттого, что всхлипывают все вокруг и этим создают экзальтированную атмосферу.
«Она не врет, – думал Велес, – и не играет. Она говорит то, что думает, и она спокойна».
– Значит, я реву о себе?! – Возмущение настолько захлестнуло Лиаверис, что горе под ним спряталось, и глаза ее были только злые, злые и вспухшие от плача.
– О себе, Вера. Жизнь здесь, представлявшаяся тебе неким симбиозом спортивно-оздоровительной тусовки и аттракциона «ужастиков», обернулась своей шершавой и неприглядной стороной.
– Послушайте, ну как можно по поводу смерти человека устраивать диспут? Ну, если жалости нет, души нет, то хоть такт какой-то должен присутствовать.
