Последнее наказание - страница 34

Людей в соборе еще не было, и поэтому мы позволили себе побродить немного в его стенах, любуясь внутренней отделкой. Разглядывая очередное вырезанное в стене изображение святого старца, я заметила боковым взором движение и, обернувшись, обнаружила, что к нам неторопливой походкой приближался местный священник. Это был мужчина средних лет с седыми редеющими волосами и водянистыми сероватыми глазами. Вследствие особой худобы, лицо его казалось неестественно вытянутым, а бледная, словно давно не видевшая солнечного света, кожа плотно обтягивала его скулы и подбородок, отчего тот, казалось, выпирал еще сильнее, чем это было на самом деле. Священник тепло улыбнулся и поздоровался с нами и Лоттой.

– Отец Клеменс, – сказала тетя, слегка поклонившись ему. – Позвольте вам представить мою сестру Нору и ее дочь Марию. Они только вчера прибыли к нам в город.

– Что ж, – священник приятно улыбнулся, – добро пожаловать в Амстердам. Надеюсь, что здесь вам понравится, и вы захотите задержаться у нас подольше.

Мы с мамой тепло поблагодарили его за эти добрые слова, и я могу сказать, что при первой встрече отец Клеменс показался мне весьма приятным и добрым человеком. У него был тихий размеренный голос, в котором, правда, иногда звучали сильные, словно режущие, ноты, говорящие о несгибаемости и внутренней мощи его натуры. Мне подумалось тогда, что в своей внутренней силе и несгибаемости убеждений мы с ним немного похожи. Я не могла бы точно объяснить, почему мне в голову пришла эта мысль, просто я об этом подумала и почему-то запомнила. А еще мне показалось, что он близок к Богу, что Бог любит его и следит за его деяниями.

Вскоре начали служить обедню. Ранее в жизни я не видела ничего более возвышенного и божественного, чем то, что довелось мне увидеть в том служении. Это было действительно великолепнейшее зрелище, и меня поразило то огромное количество людей, что пришло в собор в этот час. Здесь были и самые знатные горожане, и бедняки, которым едва ли хватало денег на хлеб. Казалось, весь город пришел сейчас сюда, чтобы прикоснуться к Богу. И сам собор будто бы еще более преобразился от этого. Бог был здесь во всем: в каждом верующем, в свете тысячи свечей, в сильном волевом голосе отца Клеменса и в волшебном звуке органа. Это действо захватило меня и перенесло в мир грез. Мне казалось, что все это только изумительный сон, и, думая так, я боялась проснуться и больше никогда не пережить этого чудесного видения.

После службы мы вернулись домой и сразу же принялись готовиться к балу, который должны были давать этим вечером в доме семьи Менсинг. Лотта весь день твердила нам про этот бал. Она говорила, что род Менсингов – один из самых состоятельных и уважаемых в Амстердаме, что он ведет свое начало от известных мореплавателей и кораблестроителей, и что по этой причине семье их принадлежит добрая половина тех кораблей, что мы видели на пристани.

– Сегодня, – говорила она, расправляя складки моего нового платья, – они дают бал в честь дня рождения их единственного сына Роэля. Ему исполняется двадцать четыре года.

Я не очень внимательно прислушивалась к тому, как Лотта восхваляла храбрость и ум Роэля, его честность и благоразумность, но с каждой минутой мне все больше и больше хотелось его увидеть. Мой еще юный восторженный разум представлял этого таинственного Роэля неким идеальным принцем, о котором, наверное, мечтает в моем возрасте каждая порядочная девушка. Он то виделся мне героем древних легенд о полубогах, то, наоборот, весьма современным революционером рационализатором, эдаким героем эпохи. Терзая свое воображение, я дошла до того, что просто не могла найти себе места и с нетерпением ожидала вечера, а Лотта, словно не замечая моего волнения или, напротив, замечая и воодушевляясь им, все продолжала и продолжала рассказывать про достоинства Роэля, про заслуги его рода и про то, что он – единственный наследник как этих заслуг, так и несметного состояния своих предков.