– А что у нас есть, папа? – спрашивает Эмори тихо. – Развалины деревни. И остров, который нам нельзя исследовать без разрешения.
– Это опасно! – машинально вставляет он.
– Тогда почему в школе нас не всех учат выживанию? Я люблю Ниему, но скажи мне честно, что ты думаешь о Тее и Гефесте? Разве они вносят такой большой вклад в развитие деревни, чтобы освобождать их от правил, которым обязаны следовать мы все? Разве справедливо, что они не умирают в шестьдесят, как мы? Почему они не выращивают овощи, чтобы добывать себе еду, не работают посменно на кухне, не помогают убирать…
– Они делятся знаниями!
Эмори отшатывается от его крика, как тьма от пламени свечи. Их спор бессмыслен, и она это знает. Отец никогда не усомнится в старейшинах сам и не поймет ее сомнений. И чем чаще она спорит с ним на эту тему, тем большее раздражение она у него вызывает. Видимо, оно вот-вот достигнет предела.
– Я возвращаюсь на поминки, – говорит она, сдаваясь. – Матису что-нибудь передать?
– Я говорил с ним сегодня утром, – отвечает Сет, наклоняясь за брошенным молотком.
6
Стемнело, в деревне звонит колокол, объявляя комендантский час, а это значит, что у жителей есть пятнадцать минут на отход ко сну. Почти все уже в общежитии, где чистят зубы и жгут лемонграсс, чтобы отпугнуть комаров. В окнах весело мигают огоньки свечей, рассеивая ночной мрак.
В каждой комнате общежития спят по несколько человек, иногда до восьми, на тех же железных койках, на которых спали солдаты, когда здание была казармой, только теперь матрасы набиты соломой, а подушки – перьями. Одеяла здесь не нужны. Даже зимой на острове жарко.
Во дворе для прогулок остались только дежурные жители деревни, они занимаются уборкой. Пока Шилпа гасит свечи на столах, Ребекка, Аббас, Йоханнес и Йовель расставляют вымытые тарелки на полках летней кухни.
Магдалина и другие родители зовут детей, которые спрятались под столом, а до этого минут двадцать бегали от взрослых из одного темного места в другое.
Беглецов выдает их хихиканье.
Когда Эмори входит в ворота, самые проворные из взрослых уже несут изловленных беглецов в постель. Конечно, у каждого ребенка есть родитель, но это скорее эмоциональное название, а не реальные отношения. Вообще-то, детей воспитывает деревня. Другого способа хорошо сделать эту работу не существует.
– Даже не знаю, кто из вас смешнее, – раздается голос в темноте.
Эмори оборачивается и видит Матиса: он сидит в темном углу на скамейке и макает кусок фокаччи в миску с подсоленным оливковым маслом. На шее у старика шнурок с красивым зеленым самоцветом.
Все жители деревни, которые умирают своей смертью в шестьдесят лет, сдают мне свои воспоминания. Пока они делают свои последние вдохи и выдохи, я каталогизирую все переживания, которые скопились у них за жизнь – включая те, которых они не помнят, – и сохраняю их на неопределенный срок в этих зеленых кристаллах, позволяя другим пережить их заново, когда те пожелают. К сожалению, жители деревни надевают камни памяти только на свои похороны, так что с кристаллами всегда связаны мрачноватые ассоциации.
Матиса дружески держит за руку Ниема. Ее голубые глаза красны от недавних слез.
– Ты, как всегда, начал с середины, – бросает Эмори, еще колючая после ссоры с отцом.
– Будь со мной поласковее сегодня, я же при смерти, – говорит он, отправляя в рот кусок хлеба.
Эмори всматривается в лицо деда в поисках намека на страх, который он должен испытывать, но он преспокойно жует, веселый, как обычно. «Так не честно», – эгоистично думает она. Он же здоров и силен. Будь он старейшиной – проснулся бы завтра как ни в чем не бывало.
