Теперь остается понять сущность мышления как рационализации эмпирики. В начале главы мы ставили вопрос: как выглядит эмпирическая рациональность? Мы получили ответ: эмпирика, как рациональное событие, есть мышление. Мышление можно назвать «продолжением» или «продлением» (extension) эмпирики в силу его способности длить переживания, хранить их в памяти, превращать в конструктивный метод как своего рода путь сквозь темноту и хаос неизвестного. Память базируется на эмпирических переживаниях, упакованных в имена и слова. Через имена мы достаем определенные переживания. Через сцепления называющих указателей («стрелочек») ориентируемся, нащупываем путь к объекту: methodus. Само понятие метода, основополагающее для философии Декарта, переводится с греческого как «мета-путь» (μετά-όδόζ), т. е. виртуальный путь, путь по ту сторону реальности, по окаменелостям нашего опыта.
Рационализируя опыт – «внутренний мир», – наше мышление порождает «консервы» смыслов, описаний, методов, карт, схем, указателей, сценариев, как некоторый фантом, из которого впоследствии экстериоризируется «внешний мир». Чтобы спроецировать иррациональную эмпирику вовне, нужен некоторый посредник, Логос, который упорядочит и рационализирует эмоциональный хаос, внедрит проект в дискретный набор сенсорных сигналов. Только тогда мы сможем визуализировать мир в виде осознанного и в какой-то степени устойчивого «коллективного сновидения».
В прошлой главе мы наметили маршрут, каким образом эмпирика переходит в сенсорику. Но в нашем описании еще явно чего-то не хватает – не понятна природа самой эмпирики. У нас в эмпирике есть масса ощущений – головные боли, экстазы, страхи, взлеты вдохновений – происхождение которых остается не проясненным. Откуда они берутся? Это первый вопрос, но есть еще и второй, который звучит так: что происходит с сенсорной картиной мира дальше? Можем ли мы проследить «историю мира» после того, как он был обнаружен сенсорикой и «выставлен напоказ»?
Мы поняли, благодаря усилиям философии, природу рациональной фазы эмпирики, делающей невидимый мир видимым, и назвали этот механизм перехода мышлением. Теперь остается понять, как выглядит рациональная фаза сенсорики. В этом вопрошании нам послужит опорой уже не философия, а психология. Психологов всегда интересовал тот факт, что одна картина мира нам почему-то нравится, а другая не очень, один вид нас устраивает, а другой вгоняет в тоску и депрессию. Вот тут психологи попытались поставить под сомнение модель, которой придерживались философы – они спрашивали, если наше мышление предшествует миру, то почему мы, тем не менее, на мир как-то реагируем? Мы «читаем» мир, а не только его продуцируем, и от «чтения» получаем нечто обратное «мысленному созиданию». Мы как-то продолжаем, длим картину мира. Такой цвет обоев подходит, а такой не подходит. Что это за событие? Не вдаваясь в детали, назвали это психическим актом. В отличие от мышления, психику определили, как событие не созидающее, а реагирующее, реактивное, и фактически весь психоанализ строится на различении типов реакций.
Рационализацией сенсорики должно быть, в сущности, такое событие, которое призвано беспокоиться о том, чтобы этот объективный мир никуда не делся, чтобы он длился. Мышление функционирует во имя того, чтобы «Я», как некое одинокое, длилось. И оно же проецирует для этого «Я» «внешний мир». Но, вместе с тем, «Я» реагирует на мир, каким-то образом соотносит себя с ним, вступает в отношение. Почему мы так не безразличны к миру, который дан нам всего лишь как изображение на сетчатке глаза, как отображение собственной эмпирики? Почему мы переживаем, испытываем страсть или похоть, если перед нами выставлена сплошная иллюзия? Это основополагающая, обескураживающая загадка. Мы уже частично аргументировали этот парадокс нашей склонностью ошибочно принимать этот объективный мир за «реальный». Однако, удивительно не это, а другое: ведь самой своей психической реакцией на мир мы делаем его «реальным», как бы повышаем его статус или признаем за ним некоторую «реальную» ценность.
