Поясним это на примере феномена прозрачности. Прозрачность – это свойство, которое дано нам, как относительное. Прозрачность обязана своим существованием тому, что где-то есть не-прозрачное. «Длинное», «широкое», «хорошее», «большое», чтобы быть, нуждаются в своих противоположностях. Человек не может быть добрым, если в мире нет зла, он не может быть здоровым, если в мире нет болезней. Это закон относительности. Что делает Черное Чувство? Оно убирает все лишнее, оставляя что-то одно. Оно берет прозрачность и посягает сделать ее одним единственным, абсолютным свойством, лишив относительности. Такого эффекта нельзя достичь, сузив рамку и выхватив, тем самым, то, что необходимо, ведь не-прозрачное находится не где-то рядом, а на том же месте, где и прозрачность. Противоположности подразумевают друг друга, они присутствуют в подразумевании. Убирая не-прозрачное, мы убираем, тем самым, и прозрачное. Мы имеем дело всегда с парами противоположностей, между которыми растянут весь спектр промежуточных значений. Выбивая одну опору, мы рушим всю конструкцию. Поэтому Черное Чувство должно не просто выкинуть лишнее, оно должно на место неугодного диалектического антипода поставить что-то другое, заменить его другой опорой. И Черное Чувство проделывает один потрясающий трюк, который и есть, собственно, борьба с диалектикой или преодоление диалектики: отражая, оно ставит на место антипода то, что требуется удержать, абсолютизировать. В результате мы получаем «дважды прозрачность» как абсолютную прозрачность. Вот эта идеальная симметрия повтора, удвоение или тождественность (два змеиных глаза) порождает тот сгусток темноты, энергетическую воронку, что поглощает радугу и останавливает «мир», высасывая его энергию. Все беспорядочное и живое многообразие мира оцепенело втягивается в «ворота» самотождественности, словно в пасть удава.
Описанный принцип – принцип концентрации – есть, в сущности, архаический способ улавливания жертвы, своего рода технология вампиризма, порожденная эволюцией сотни миллионов лет назад. Поэтому Черное Чувство хищно и вампирично от своей природы, оно служит инструментом для охоты. При этом под вампиризмом следует понимать не феномен питания чужой кровью, как это представлено в голливудских фильмах, но некоторое сексуальное событие, состоящее в умерщвлении объекта влюбленности, когда последний абсолютизируется, занимая все место мира, и впоследствии удерживается на одном месте в неподвижности, словно обезжизненный. Любовь, исходящая от Черного Чувства, всегда корыстна и вампирична: помещая объект в интерьер рамки, она длит его, не давая прав на самостоятельное существование, прав жить. Черное Чувство напоминает Черную Эмпирику тем, что в нем тоже есть некоторый элемент спазмирования, зажимания, удушения. В этом плане обе функции – Закрытое Чувство и Эмпирику – можно было бы характеризовать, как спазму. Обе эти функции мортидны, они, закупоривая, умерщвляют. Разница проявляется в том, что Черная Эмпирика сковывает «внутренний» мир, тогда как Черное Чувство – «внешний».
Черное Чувство выхватывает часть мира, абсолютизирует и самозабвенно длит ее, как Целое, а вместе с миром длит себя и самопоглощенный, аннигилированный до пустоты «субъект». Пока есть «мир», есть и «Я», хоть это «Я» и задано своим «абсолютным» отсутствием – актом чистого сознания, «дыркой от бублика». Таким образом, Черное Чувство, как рациональная функция, преодолевает фазу Единого, перепрыгивает через бездну небытия, но мир, который оно сжимает при этом в зубах, это мертвый мир, это мир, ставший добычей. Из этого мира высосана жизнь, и именно в таком безжизненном виде он достоин любования. Мы будем рассматривать в дальнейшем известные примеры из литературы, начиная от древнегреческой Медузы Горгоны, обращающей людей в камни, и до «Коллекционера» Фаулза, где жизнь ловится и коллекционируется, где живые бабочки нанизываются и превращаются в мертвых бабочек, где живые цветы превращаются в бумажные – те, что Томас Манн называл «осматическим цветком», имея в виду некоторое событие, которое, умерщвляясь, тем самым приобретает статус бессмертного.
