В памяти всплыл образ Ренарда Цирона. Перед самой малагорской операцией это живое воплощение Жнеца Душ стало Киллиану добрым приятелем. Теперь и он разлагается в гратском дворце…
Никто из них не вернется.
Никто не возьмет его в команду, потому что никакой команды больше нет.
Он снова совсем один.
Киллиан попытался вдохнуть и почувствовал, что горло будто что-то перекрыло. Он лихорадочно делал вдох, но легкие не получали воздуха. Киллиан отшатнулся назад, налетел боком на стену и отчаянно ухватился за нее. Ногти трескались, судорожно царапая камень. В голове стучал учащенный пульс, внутренности скручивало узлом от страха.
Успокойся, успокойся, успокойся, – твердил внутренний голос, только от этой треклятой команды не было никакого толку.
Он вспомнил тот день, когда Ренард застал его за подобным приступом. Он заставлял его вдыхать механически, концентрируясь только на этом и больше ни на чем. Захлебываясь в собственных слезах, Киллиан постарался последовать совету мертвого друга. Он вдыхал снова и снова, заставляя себя делать это под счет, чтобы сконцентрировать панически разбегающиеся мысли.
Я снова все потерял. Я снова один.
Они больше не вернутся! Не вернутся! Их больше нет!
Кажется, я тоже сейчас умру… прямо здесь…
Помогите!
Мне нечем дышать!
На помощь!
Пусть это кончится, пусть это кончится!
Разбудите меня, кто-нибудь, пусть я проснусь! Это все не может быть правдой, не может!
Он не знал, сколько простоял так в коридоре, цепляясь за грубую стену и сдирая ногти в кровь. В какой-то момент дыхание начало возвращаться к нему, и Киллиан понял, что плачет. На грудь что-то тяжело давило и грозилось разорвать его изнутри. Вместе с тем накатывала злость. Неумолимая горячая злость на весь мир, на Бенедикта, на Ренарда и на богов Арреды за то, что малагорская операция обернулась этой ужасающей трагедией.
Пространство понемногу обретало смысл, и Киллиан шатающейся походкой направился на первый этаж. Ему нужно было выйти на воздух как можно быстрее.
Он не помнил, как спустился вниз, вся дорога будто плыла в тумане. С распухшим от слез лицом он припустил мимо дежурных жрецов у главных дверей и бегом кинулся на тренировочную площадку, не замечая любопытных взглядов других молодых жрецов, пристально наблюдающих за ним.
Схватив меч и став напротив манекена, он сделал первый взмах и ударил с такой силой, что по всей руке от кисти до плеча пробежала болезненная вибрация. На первом взмахе он не остановился и вырвав тупое лезвие тренировочного меча из манекена, ударил снова. Затем еще, еще и еще. Он не замечал, что кричит, не замечал, как вокруг него собирается толпа любопытных жрецов. Он не видел перед собой даже манекена, который он кромсал, нанося разрушительные удары вслепую один за одним.
Толпе жрецов постепенно надоело за ним наблюдать, а Киллиан все продолжал и продолжал наносить удар за ударом, пока последний взмах не заставил его обессиленно выронить меч. Ноги предательски подкосились, и Киллиан рухнул, ухватившись за манекен, как если б тот мог поддержать его. Из груди вырывались судорожные всхлипы, глаза болели от слез, текших по обветренным щекам. Промозглый зимний ветер нещадно бил его по разгоряченному телу, но Киллиан не чувствовал холода. Он рыдал в голос, не помня себя, хороня свои мечты о будущем и оплакивая своих друзей, павших в бою далеко за Большим морем.
