– Это для кого? – спрашивает Ида.
– У нас тут есть еще животные. Адриан привозит.
И сразу:
– Дочке не хотите позвонить?
Кофе обжигает Иде губы.
– Она путешествует, я, собственно, и не знаю, где ее сейчас искать.
– Вместе с ребенком?
– Да, с ребенком. Такая у нее работа – путешествовать. Она пишет путеводители.
Ида вспоминает присланную дочерью открытку, что лежит на буфете в ее маленькой варшавской кухне, картинкой вниз. Сказочно живописным рифом любуется гладкая поверхность полки. Своим неустоявшимся детским почерком Майя написала, что они оба ее обнимают, все в полном порядке, они целы и невредимы и в марте, когда начнутся муссоны, станут потихоньку собираться домой. Каждая фраза начинается с тире. Внизу, под подписью – что-то вроде кляксы. Если присмотреться, можно разглядеть неумело или торопливо нарисованное сердечко. Майя изобразила сердце. Рядом с ним – отличный рисунок черепахи, наверняка мальчик постарался. Жалко, что она не захватила открытку с собой, показала бы Ольге.
Ольга больше не задает никаких вопросов. Но думая об открытке на кухонном буфете, Ида вдруг вспоминает, что завтра ей надо в больницу на обследование. Она говорит об этом хозяйке, а та бросает:
– Сердце?
– Откуда вы знаете?
– Просто угадала. У всех проблемы с сердцем. – Вид у старушки довольный.
– Врач уверяет, что ничего страшного.
Иде кажется, что Ольга хочет что-то сказать, но она лишь энергично размешивает кашу, потом снимает кастрюлю с огня.
Минуту обе молчат, потом Ида, глядя в окно, спрашивает:
– Что это за гора – там, за домом?
Ольга объясняет: отвал, здесь когда-то были шахты.
– Под нами километры подземных коридоров, целый город. – Она почесывает белого пса за ухом. – Летом туда можно спуститься.
– На вид громадина, прямо зиккурат какой-то.
Ольга смотрит вопросительно – видимо, слово ей незнакомо, но в этот момент в дверь заглядывает Стефан.
– Иди сюда, Адри приехал, – говорит он жене, и та с явным трудом поднимается.
– Вы поешьте. Сделайте себе бутерброд. Масло в холодильнике.
Туман за окном вновь шевельнулся, и теперь можно разглядеть его структуру – мягкие колышущиеся ленты, плывущие слоями и завитушками, как дым, небольшие спокойные водовороты, гладкие волны с разной амплитудой – волны, наматывающиеся на преграды, образующие петли, круги и спирали. Ида наблюдает движение за окном, и в глубине, позади этих колебаний ей чудятся какие-то более темные силуэты. Она кладет телефонную трубку, которую продолжала машинально держать в руке, и достает из кастрюли дымящуюся картофелину в мундире. Картофелина горячая, шкурка слезает с нее пластами.
Так варила картошку мама, для кур – разминала и добавляла размолотые зерна ржи. Одно время у них было довольно много кур, пока лиса всех не перетаскала. Не ленилась: что ни ночь, то курица – и так целый месяц. Наконец осталась последняя, самая отважная. Весь день она проводила на ступеньках крыльца, устраивалась поближе к людям – может, от одиночества, а может, из-за лисы. Мать ее гнала, поскольку не любила кур, да и вообще птиц, брезговала перьями, яйцами и мясом. Забитых, ошпаренных кур ощипывал отец. Мать в это время полола огород или просто уходила подальше. Она носила чулки: домашние – толстые на подвязках, и выходные – тонкие и скользкие, в которых ноги делались похожими на кукольные, пластмассовые. К этим чулкам полагался пояс, резиновые челюсти подвязок крепко захватывали скрипучий нейлон и удерживали в полной боевой готовности, навытяжку. А однажды ночью исчезла и эта храбрая курица.
