– Главный оруженосец госпожи королевы, Рудольф де Солерн.
То был час, когда главный оруженосец являлся, чтобы принять приказания королевы на вечернюю службу. Он вошел, почтительно поклонился ее величеству, приветствовал мадемуазель де Бомон и дружески кивнул Шарлотте, своей сестре, – последние тотчас же отошли к окну.
Королева, вздрогнувшая при докладе о приходе Солерна, теперь смотрела куда-то вдаль и будто не замечала присутствия графа; тот же стоял тихо, неподвижно и благоговейно созерцал ее, молодую и прекрасную.
Наконец Елизавета обратила взор на вошедшего и произнесла с легким замешательством:
– Извините, господин де Солерн… я задумалась…
– Ваше величество не должны извиняться перед их покорнейшим слугой, – сказал Рудольф. – Я готов ждать ваших приказаний столь долго, сколь вам будет угодно.
– Моих приказаний… – обеспокоенно проговорила королева. – Но у меня нет никаких приказаний для вас на сегодня. Хотя… сегодня бал при дворе; я пойду туда, и вы будете меня сопровождать, господин граф.
– Хорошо, госпожа. Это все?
– Все.
Рудольф вознамерился удалиться.
– И еще одно, сударь, – сказала Елизавета. – Это касается нескольких слов, которые только что вырвались у вашей сестры и которые больно меня задели.
– Что же это за слова, госпожа? Что могла сказать мадемуазель де Солерн такого…
– О, не обвиняйте ее. Если она меня и встревожила… огорчила… это не специально! Садитесь, граф; выслушайте меня… и ответьте откровенно.
Рудольф повиновался и сел.
Королева продолжала вполголоса:
– По словам Шарлотты, она уверена в том, что госпожа Екатерина Медичи за что-то вами с ней недовольна. Вы тоже так полагаете, господин де Солерн?
Тот не решался ответить.
– Ах! – воскликнула Елизавета. – Вспомните, я просила вас быть откровенным… Мне действительно нужно это знать!
– Если уж на то пошло, госпожа, – ответил граф, – то скажу прямо: да, я тоже так считаю. Госпожа Екатерина Медичи не может простить нам, мне и Шарлотте, того, что мы признаем и любим лишь одну королеву во Франции, королеву, которую она предает… она, ее мать… которая должна защищать ее и служить ей! Что до меня самого, то ее отвращение ко мне лишь увеличилось вследствие моего отказа перейти к ней на службу, – такое предложение поступало мне от нее три месяца тому назад.
– А! Так госпожа Екатерина предлагала вам…
– Ваше величество приказали мне быть откровенным – я и был искренен.
– И я вам за это очень признательна, господин граф. Но… это… как вы назвали… отвращение, которое вы внушили госпоже Екатерине, отказавшись поступить к ней на службу, не подвергает ли оно вас опасностям… большим опасностям?
Рудольф пренебрежительно пожал плечами.
– О, это меня мало беспокоит, – ответил он. – Девиз Солернов таков: «Делай, что должно – и будь, что будет». Я иду своей прямой дорогой; если кто-то встанет у меня на пути, моя совесть подскажет мне, как быть, а шпага защитит меня.
– Шпага! Что значит шпага против двадцати кинжалов!
– О, я не думаю, что дело дойдет до кинжалов, – возразил Рудольф, улыбнувшись. – Полагаю, госпожа Екатерина дважды подумает, прежде чем избавиться… таким образом… от человека, который является не ее подданным, а слугой его величества императора Германии Максимилиана II!
– Кто знает… – прошептала Елизавета. – Говорят, королева-мать не останавливается ни перед чем, когда хочет утолить свою ненависть! Вместо железа она вполне может употребить и яд.
