Оперевшись на руку, он глубоко задумался над этой проблемой, из разгадке которой делали ему сюрприз?!
У порога стоял Брюль – но эта была также тень того Брюля, который в преддверии войны свежий, румяный, весёлый, благоухающий, приносил Августу на лице и на устах заверение счастливого и свободного царствования.
Фридрих замучил его угрозами, утомили сопротивлением поляки, забрали у него жизнь Чарторыйские, очернил клеветой гетман Браницкий. А в Саксонии он не всех своих врагов мог посадить в Кёнигштейн. Он был меланхолично грустный – и предчувствие забивало ему дыхание, но перед королем всё привык рисовать в розовом цвете.
Не спеша Август III обратил к нему лицо и взглядом, казалось, просит, чтобы его утешил.
– Брюль! Что ты скажешь? Что думаешь? Когда мы вдвоём бросим, оставим эту несчастную Речь Посполитую, они тут не пожрут друг друга?
Министр немного помолчал.
– Ваше величество, – сказал он тихо, потому что знал, что и его кто-нибудь мог подслушать, – если бы они немного пожрали друг друга, поредели, особенно бурные, думаю, что мы немного бы потеряли.
Король усмехнулся и погрозил.
– Особенно Чарторыйские, – добавил Брюль, – неимоверной гордостью ухудшают и беспокоят. Если бы им рога притёрли, всем было бым легче.
– А кто это сможет, – прервал Август, – если правда, что рассчитывают на действенную помощь императрицы?
– Её хвалят, но императрица, – добавил Брюль, – не посмеет вмешаться без причины; а она вам, ваше величество, не нравится?
– Мы имеем против них князя мечника, скорее воеводу Виленского, – поправился король, – это смельчак, неустрашимый.
– Вплоть до безумия смелый, – сказал министр, – это правда, также на Литве мутит и так, что на него все жалуются.
– Я его очень люблю, Пане Коханку, – засмеялся Август III.
– Литва отдала бы за него жизнь.
– Он всю ее поит, – сказал Брюль, – и вино даёт доброе.
– А как стреляет и на медведя идёт с копьем! – выкрикнул король. – Пойдёт и на Чарторыйских…
– Это будет видно на Виленском трибунале, потому что там они должны столкнуться.
– А епископ Массальский масла в огонь подольёт, – шепнул Август.
– Мне кажется, что их нужно оставить одних, – ответил министр.
Король чуть подумал.
– Сенаторы требуют, чтобы я послал от себя посредника, дабы их примирить.
– А кто примется за это? – спросил Брюль. – Между двумя такими врагами слабому идти… его раздавят.
Король поглядел на него, ища совета.
– Гм? – муркнул он.
– Епископ Каменицкий, по правде говоря, рекомендуется, – прибавил Брюль.
При воспоминании о Красинском лицо короля заволоклось тучкой, не отвечал ничего.
– Ты знаешь, – начал он, отдохнув, меняя немного направление, – что я только не делал для примирения вас всех! Чарторыйские и тебя преследуют.
– Вздохнуть мне не дают, но при опеке вашего величества ничего мне сделать не могут, только грязью бросают в меня, а их купленные писаки преследуют меня пасквилями.
– Знаю, знаю, – прервал король, – прикажи палачу сжечь их на рынке, разрешаем тебе. Неблагодарные.
– О, этот Трибунал, этот Трибунал не обойдется без кровопролития, – доложил Брюль, который разогревался.
Вдруг Август III опустил голову
– Ты послал в Дрезден? – спросил он.
– Каждый день посылаю, – воскликнул министр.
– Театр готов будет?
– Днем и ночью его заканчивают, – заверил Брюль.
– Галерею привезли из Кёнигштейна?
– Вся уже в Дрездене, – заверил министр. – «Мадонна» на своем месте.
