Последние слезы старого мира - страница 15

– Во что твоя мама была одета, когда ты ее видел утром?

– В синий халат с ромашками, – быстро выпалил мальчик.

Клин отвернулся от окна и опустился на мягкий кухонный стул, не произнеся ни слова.

Сережа с силой сжал веки, постоял минуту с закрытыми глазами, затем молча ушел в родительскую комнату за аптечкой. Про маму он больше не говорил и не искал ее.

***

Усадьба купца Щемякина, построенная в конце XVIII века, когда-то представляла собой белоснежное одноэтажное здание с покатой зеленой крышей, пятью колоннами, выставленными в полукруг перед парадным входом, и плотным рядом широких светлых окон. Стены украшала лепнина с замысловатыми узорами древнегреческих мифических чудовищ и победоносных героев в свойственной классицизму манере. Родовое гнездышко принадлежало семье вплоть до 1918 года, когда в пылу революции возбужденные от крови и вседозволенности люди ворвались в усадьбу и перебили последних Щемякиных, не пожалев даже пятилетнего мальчика. Надолго дом опустел и, словно заболев от тоски и одиночества, медленно приходил в упадок. В конце тысяча девятьсот двадцатых годов усадьба наполнилась гомоном разномастной публики, сменив свой дворянский лик нравственным образом советского общежития. Но и эта участь вскоре переменилась на более тяжелую и печальную. В годы Великой Отечественной войны здание, словно вступив в ряды Красной Армии, укрывало в своих просторных коридорах сотни раненных солдат. Стены впитывали в себя отчаянные крики боли, последние вздохи умирающих, мольбы, обращенные к Богу, и благодарственные возгласы спасенных на время людей. Послевоенные годы оказались для усадьбы если не счастливыми, то определенно веселыми, и над колоннами воспарила вывеска «Дом культуры». Оставшиеся от войны брызги крови покрыли плотным слоем краски, паркет накрыли линолеумом, а остатки мебели с позолоченной фурнитурой и обивкой из натурального шелка сожгли. Дом зажил новой жизнью под стук танцующих каблуков и звучание популярной музыки. В конце восьмидесятых годов людям вновь стало не до веселья, им хотелось перемен и крови. Администрация города приняла решение отдать усадьбу детдомовцам. С тех пор дом нес бремя обители озябших от безразличия, затерянных в собственной судьбе детей. Сейчас он прощался и с этой ролью, укрывая в своем темном, душном подвале единственного ребенка, которого смог уберечь.

Марк сидел на полу, обхватив согнутые в коленях ноги длинными, холодными руками, и слушал тишину. В подвал почти не доходили звуки, и ничто не отвлекало его от полного погружения в собственный мир фантазий о блистательном будущем с той великой ролью, которая, без сомнения, уготовлена ему в этом мире. Громкий, надрывистый крик просочился сквозь толстые стены, он прорвался через замочную скважину в массивной двери, отскакивая от шершавого потолка, запыленной лепнины, и вонзился в слух мальчика, словно булавочная игла. Марк вздрогнул, поднялся по ступеням вверх и приложил ухо к двери. Еще один крик, а затем еще и еще. Он определенно слышал детский плач и гулкий стук падения с высоты. Мальчик стал кричать, называя имена воспитательниц, он звал ребят, выкрикивая их имена, настойчиво стучал кулаками в дверь. Выбившись из сил и задыхаясь от тревоги, он решил попробовать подсветить себе и внимательнее рассмотреть замок. Щелчок пальцами не привел к нужному результату. Мальчик грубо выругался и повторил попытку, но все также тщетно. Последующие десять минут безуспешных попыток подняли уровень клокочущей в груди Марка тревоги до отметки «Отчаяние». Он уже почти был готов зарыдать охрипшим от желания докричаться хоть до кого-нибудь голосом. И вдруг у него получилось! Но вместо долгожданного огонька на кончике указательного пальца, спокойно освещающего пространство, на ладони мальчика разгорался огненный шар. Марк растерянно уставился на рыжее пламя, которое ощущал кожей словно безобидную, легкую пушинку. Он отошел, насколько смог, подальше и швырнул огненную сферу в запертую дверь, и та разлетелась, как от воздействия ручной гранаты. Марк присел, закрыл голову руками и еще несколько минут после взрыва не мог пошевелиться. Когда же он поднялся и увидел обуглившийся дверной проем, то смог только восхищенно прошептать: