Чутье заставило приглядеться. Глазам не поверил – Катерина Павловна! Чудо, что она сегодня оказалась в Ныробе, и вот так запросто встретилась на улице, причем не хозяйкой дома, а прохожей, – можно подойти к ней с разговором, а не по делу, пользуясь давним, пару дней назад случившимся знакомством. И хорошо, что встретилась до кабака, а не после. После уж и не узнал бы, да и ни к чему, пожалуй. Остановился, задержал, не отпустил. Проводил до места, расспросил обо всем, рассмешил. Простояли в подворотне долго, пока не покрылись инеем Катины ресницы. Все выспросил.
Оказалось, она искорская – родом из села, что лежит на пути к Чердыни сразу за Ныробом. Туда и путь держит, родителей проведать. А сама живет в доме свекра. Сердце Артура екнуло: замужняя? А нет, вдова. Прошлой осенью свадьбу сыграли, пожили совсем чуток, и мужа Катиного мобилизовали красные хлеб возить. Ничего удивительного, он каждую зиму заморозчиком ходил в Якшу. А тут совсем другое: за Урал пошли, за хлебом по Сибиряковской дороге. Но это ведь и не дорога вовсе. Двадцать лет не ездили на ту сторону, заросло. Сибиряков, когда сезон открывал, пускал стадо оленей в тысячу голов, чтобы они тракт утоптали.
– Тысячу голов, – повторила Катерина. – А наших заморозчиков Мандельбаум-злыдень по рыхлому снегу погнал. Лошадей-то ему не жалко, и людей не жалко. А болота еще не встали. А подлесок рубить надо. Лошади проваливаются, подковы рвут, ноги ломают…
Артур слыхал про подвиги красного комиссара Мандельбаума. Наследил красный партизан по всему северу. Жестокость его нелепая, судя по рассказам очевидцев и пересказам слышавших, превышала всякие пределы бесчеловечности. Любил он трупами полыньи на реках забивать. Особенность преступного почерка Мандельбаума ужасала бывалых вояк.
– Мне потом Пахом Беспалый уздечку передал, – продолжала рассказ Катерина. – Муж мой Никита, когда лошадь пала, стал компенсацию спрашивать. Мандельбаум его и застрелил. Лошадь сначала, а потом его.
– Сам?
– Говорят, сам. – Катя свела у переносицы широкие брови, сжала губы, носиком повела. Справилась, слезы не уронила.
– И как же ты теперь?
– А вот так. Свекор Кирилл Медведко слаб стал, по хозяйству помогаю. Свекровка давно болеет. Хожу за ними, за обоими.
– Как же так, ты – Шилова, а свекор и муж, стало быть, Медведко?
– Шиловы мы, а Медведко – прозвище, кличка такая. Никита мой прозывался Ловушко. Ловушки ловко ставил на любого зверя.
– Один сын у них был?
– Не-ет! Еще дочка, младшая. Она в красные подалась. Смешная, будто блаженная. Сонька Шляпа. Не встречали? Где-то шлындает.
– У вас тут у всех клички-прозвища?
– Прозвища тем дают, кто выделился. Вот Сонька, в красные поступила – стала Шляпой. Выдали ей обмундирование, как парню. Они только парней брали, на девок военное не шьют. Папаху дали, как на смех. С убитого сняли, наверное, большущую. Сонька края подвернула и ходит. Вроде папаха с полями – шляпа получилась. А наискосок лента кумачовая. Вот и зовут ее теперь Шляпа. Парней малость помуштровали – и на позиции, с Колчаком воевать, а Сонька тут осталась. Говорит, для укрепления дисциплины в народе и для устрашения. Галифе у нее и наган. Дома не живет.
Они постояли еще. На морозном небе – весь день снег валил, а тут прояснило – засветился тонкий месяц.
– Будто соломинка, – заметила Катя.
– Растет, – кивнул Артур на месяц.
– Растет, – согласилась Катя. – Пойду я. А то смотрят.
