– Мелочь… – храбрился он, скрежеща зубами.
Кот грязно выругался, зажимая длинную рану на предплечье, оправдываясь:
– Я же его пырнул! И даже царапнул. А он ка-а-ак шарахнет меня своим мечом по пальцам, что мой и выпал!
И спешно стал заматывать тряпкой кровоточащие пальцы.
У Треуха глаза расширились от удивления:
– Ого! Шустрый мечник!
«Как это парень так быстро смог нанести на бегу точные удары, отвлекая сразу двух врагов? Лихо!»
Хоть и сильно хромая, но медвежатник-Бык, специалист по сейфам и почтовым каретам, тут же ринулся к самой сладкой добыче – девушке-Кошке. Той была уготована роль жертвенной овечки, растрёпанной и извивающейся, плачущей и умоляющей остановить насилие, которое, как водится в таких случаях неизбежно. Если бы жертвы знали, как сильно слёзы заводят насильников и распаляют их похоть!
– Какой может быть отпор от такой крали? – скалил Бык крупные гнилые зубы.
Но «краля», стоя у края костра, подцепила носком сапога головешку и подбросила её прямо в лицо взвывшему от неожиданной боли Быку. Он едва успел убрать голову от вращающегося полена, и оно только вскользь зацепило его по щеке, обжигая и осыпая искрами. Взвыв, Бык ринулся вперёд и рубанул топором сверху, в ярости почти раскроив Кошке череп.
Почти. Потому что она вовремя присела под свистнувшим над головой тяжёлым лезвием. И тут же, сидя на корточках, Ан-ньи подхватила котелок с кипятком и выплеснула кипящую жидкость в лицо Быку.
Тут Бык резво, как молоденький телёнок, отпрыгнул в сторону и отделался обширным ожогом пальцев на руке. Ан-ньи оскалилась и метнулась в прореху, образовавшуюся после его отступления, и метнулась в тёмную чащу джунглей. Гибко, как истинная Кошка, она просочилась в дебри, ловко пробираясь между лианами и деревьями. Вслед за ней нёсся раскатистый каскад проклятий обожжённого Быка.
Змей-атаман крикнул, подзадоривая уголовников:
– У неё нет оружия! Кто хочет развлечься, может взять её. Без труда!
А сам ринулся ловить коней – самую ценную оставшуюся добычу. Опытный конокрад, он, изловчившись, схватил за гриву ближайшую лошадь и прыгнул к ней на спину. Набросив верёвку-узду, да ещё ударив кулаком между ушей, он заставил брыкающегося коня присмиреть.
Второй конь вздыбился, клацнув зубами и вырываясь из рук уголовника. Потом отпрыгнул в сторону и обрушился вниз, метя копытами в грудь ошпаренного и невезучего сегодня, как никогда, ошпаренного Быка. Хрустнули рёбра, и громила отпрянул назад. А конь победно заржал, схватил в зубы две сумки и ловко забросил их себе на спину. Затем он круто развернулся, сбил с ног крупом второго бандита, и выскочил на тропинку, по которой путешественники приехали сюда на ночлег.
И конь унёсся в ночь, только глухой стук копыт и стих вдали…
В это время Бык-медвежатник, которому осколок ребра, расколотого копытом, пробил сердце, умер ещё стоя. Он вытаращился, открыл рот, качнулся и грузно, как камень, рухнул лицом вниз прямо в раскалённые красные угли и языки пламени костра. Когда он зарылся лицом в красный жар углей, затрещало и едко запахло.
Но он даже не пошевельнулся.
Костер вспыхнул и потом, мигнув, почти погас, погрузив всю поляну в зловещий сумрак. Как будто тёмная душа негодяя, улетая, прихватила с собой и жизнь костерка…
Семь
Матёрый толстый насильник малолеток, потомственный извращенец из клана Кабана по кличке «Хряк», поднял увесистый топор возле упавшего в костёр Быка. Наступив на его тело он, облизнувшись, ломанулся за убегающей Кошкой:
