Вечерний свет, просачивавшийся сквозь грязные музейные окна, рисовал на столе дрожащие золотистые прямоугольники. Анна сидела в своем кабинете, окруженная коробками с архивными материалами, которые принесли из запасников после находки чемодана. Воздух был густым от пыли, поднятой за день, и каждый вдох оставлял на языке горьковатый привкус старых бумаг.
Она осторожно открыла кожаную тетрадь на странице с пометкой "1973". Бумага хрустела под пальцами, издавая едва слышный треск, будто предупреждая об опасности. Чернила за сорок лет выцвели до бледно-коричневого цвета, но почерк оставался четким и удивительно красивым – каллиграфические завитки, идеальные интервалы между словами, будто перед ней не дневник убийцы, а образцовый школьный конспект.
"15 июня 1973 года. Сегодня пришлось наказать библиотекаря с Лермонтовской улицы. Грех – воровство (присвоил редкие издания из фонда). Форма получилась неудовлетворительной – пришлось работать в спешке, мешали посторонние. Раствор не успел проявить все оттенки, оставил разводы на правой руке."
Анна невольно провела языком по пересохшим губам. За этими аккуратными строчками стояла смерть реального человека – библиотекаря, который, возможно, просто хотел заработать на старых книгах. Она перевернула страницу, и вдруг ее пальцы замерли.
"Но главная предательница остается безнаказанной. Архивариус Соколова. Она украла три моих лучших экспоната, спрятала их среди музейного хлама. Ее грех – гордыня (считает себя хранительницей истории, но защищает лишь грязь и ложь). Готовлю особую композицию – ее очищение потребует времени."
Страница слегка дрожала в ее руках. Анна знала эту фамилию слишком хорошо – Соколова Мария Ивановна, ее бабушка по материнской линии. Та самая, о которой в семье говорили шепотом и только в прошедшем времени. "Она работала в архивах", "у нее было слабое сердце", "умерла внезапно, в своем кабинете". Никто никогда не упоминал, что она имела отношение к делу серийного убийцы.
Анна лихорадочно перевернула несколько страниц. Записи становились все более эмоциональными – ровные строчки начали скакать, чернильные кляксы появлялись там, где их раньше не было.
"3 августа 1973. Соколова продолжает скрывать мои работы. Сегодня видел ее в музее – смеялась с тем реставратором, темноволосым ублюдком. Она думает, что победила. Не знает, что я уже приготовил для нее специальный состав. Не такой, как для других. Ее грех требует особого очищения."
Следующая страница была вырвана. Затем шла запись от декабря:
"Все испорчено. Соколова умерла. Сердце. Слишком быстро, слишком просто. Моя лучшая композиция так и не была реализована."
И тут Анна заметила то, что пропустила в первый раз – на полях чьей-то другой рукой (более неровной, угловатой) было написано:
"Но кровь ее течет в других. Выставка может быть завершена."
Эти слова были подчеркнуты несколько раз так сильно, что перо прорезало бумагу в двух местах. Анна вдруг почувствовала, как по ее спине побежали мурашки. Она машинально провела рукой по своему лицу и только сейчас заметила, что пальцы у нее дрожат.
За окном стемнело. Тени в кабинете стали гуще, и внезапно Анна осознала, что сидит здесь одна, в пустом музее, с дневником убийцы в руках. И что кто-то – возможно, тот самый человек, который сделал пометки на полях – считает, что "выставка" должна быть завершена… через нее.
