***
Голова кружится, перед глазами плывет. Он несколько секунд растерянно моргает, пытаясь сфокусировать зрение.
Черт возьми, да где это я?
Память возвращается урывками: экспедиция, важный груз, конвой, Африка.
Африка, мать ее!
Михаил сумел различить в темноте Иваныча, который низко склонившись, прижал указательный палец к губам, затем отодвинулся и поманил за собой. Резко сел и почувствовал сильное головокружение. Спертый воздух, жара, искусственно созданная влажность. Все понятно – перегрев. Тепловой удар.
Он аккуратно встал, пошатываясь, пошел вслед за дедом. Там на поверхности, конечно, гораздо жарче, но хотя бы есть свежий воздух. Иваныч наклонился и отодвинул в сторону стеганое ватное одеяло, закрывающее вход. Михаил присел на корточки, поднырнул в образовавшееся треугольное отверстие и оказался снаружи.
То, что он почувствовал в следующую секунду, можно сравнить с ударом кувалды в лоб. Невыносимая жара обрушилась сверху, словно обдало кипятком. Михаил начал судорожно хватать ртом воздух, как совсем недавно это было во сне. В глазах опять поплыло, ноги сами собой подогнулись, чтобы не рухнуть на песок он ухватился за плечо старика и повис на нем.
– Тише ты. Стой, не дергайся. Сейчас акклиматизируешься.
Безумным взглядом Михаил обвел окрестности лагеря. Глазам больно от невыносимо белого песка пустыни. Солнце жжет даже сквозь брезент тента. Горячий воздух, поднимающийся от раскаленного грунта, создает невероятные иллюзии. Все предметы колышутся, плывут, произвольно меняют форму и размеры.
Враз пересохшими, шершавыми и совершенно не подчиняющимися губами Михаил просипел:
– Сколько градусов, Иваныч?
– Сорок восемь, – ответил старик, – и это мы только на триста километров отъехали от побережья. Дальше будет хуже.
Михаил закрыл глаза и тихо застонал, бормоча что-то невнятное.
– Мишка, подсобить треба. Старый я стал, не могу один колесо снять. Тяжелое, зараза. Бандюки нам скат прострелили, если не заклеить, пожуем покрышку. На ободах по песку далеко не уедем. Жалко машину.
– Сейчас, Иваныч, – заторопился Михаил, – я помогу.
– Не торопись, сынку. Постой еще минутку, приди в себя, успеем, до подъема еще есть время.
Михаил отмахнулся, сделал один неверный шаг по песку, затем другой. Ноги слегка дрожат, но слушаются. Адски раскалывается голова, и во рту, словно кошки насрали.
Плевать, всего несколько дней. Перетерплю как-нибудь, да и поздно уже поворачивать оглобли, полмира пересекли. А в Эфиопии полегче будет – климат почти как у нас в Метрополии.
Он добрался до МАЗа, секунду помедлил в нерешительности – тент над головой закончился. Почему-то стало страшно выходить под открытое небо. Появилось ощущение, что он сейчас вспыхнет, как вампир под прямыми солнечными лучами, и осыплется небольшой горсткой пепла на песок.
Михаил вдохнул глубже, как перед прыжком в воду, и сделал неуверенный шаг. Солнце хлестнуло невидимой плеткой, он снова пошатнулся, но устоял. Жгло и пекло невыносимо, словно к телу приложили огромный раскаленный утюг. Голова опять закружилась, но он не отступил, быстро добежал до металлических ступенек и ухватился за металл.
– Тряпку возьми, железо нагрелось, – запоздало крикнул Иваныч, но было уже слишком поздно.
Михаил вскрикнул от боли, отдернул руку и посмотрел на ладонь. В середине покрасневшей кисти белел небольшой пузырь ожога.
– Ни хрена себе, – поразился он, трогая волдырь указательным пальцем левой руки. От МАЗа шло тепло, как от раскаленной печки.
