Последний пир - страница 24

– Сам убил, – поясняет он, видя мой заинтересованный взгляд.

– Ага, с помощью дюжины охотников, своры собак и мушкетера, которому было поручено пристрелить зверя в случае, если Шарлотик промахнется.

Шарлот краснеет, потом заливается смехом.

– Мне было одиннадцать! Мама боялась отпускать меня одного.

– Твоя мать всего боится.

Кажется, сейчас-то Шарлот точно обидится на Жерома, но он лишь согласно пожимает плечами.

– Все матери такие… А давайте-ка спросим нашего философа. Согласен ли ты, что матери – в общем и целом – склонны чересчур переживать за своих детей?

– В общем и целом – согласен.

– Твоя мать другая?

– Моя мать умерла. И отец тоже.

Я мог бы добавить, что знал только одну мать – ну, кроме мадам Форе, а она не в счет, – мать Эмиля, и она была совсем другая: упрямая, честолюбивая, властная и крепкая, как кирпичная стена. Она без труда командовала мужем, но ко мне питала самые нежные чувства. Но вовремя сообразил, что говорить этого не следует: нехорошо по отношению к Эмилю.

– У тебя нет родителей?

Я кивнул, и остальные мальчики замерли в ожидании дальнейших расспросов Шарлота. Мы все уже признали в нем предводителя: он был куда выше, сильнее, белокурее и благороднее нас. И не только поэтому. Мы были новенькие в этой странной школе, никого еще не знали, и нам уже предстояло сражаться за честь класса. Зато Шарлот вел себя так, словно прожил здесь всю жизнь. Словно предстоящая драка была лишь досадной неприятностью, которую предстояло устранить. Его полная уверенность в своих силах успокаивала.

– Как они умерли?

– Философский вопрос.

Шарлот одобрительно усмехается.

– Когда?

– Мне было пять или шесть… – Я постыдился признаваться, что они умерли от голода в руинах не единожды заложенного дома. – Брат погиб в бою. Они купили ему офицерский чин в кавалерии, и он сразу погиб. Они не пережили удара.

– Умерли от горя?

Я пожимаю плечами. Лучше от горя, чем от голода.

Шарлот смотрит на Жерома: тот тоже пожимает плечами.

– А с твоим замком что стало? – не унимается Шарлот.

– Разорили. – Очень уж громкое слово для процессии шаркающих крестьян, которые потихоньку растаскивали наши вещи, стараясь не смотреть мне в глаза, – впрочем, большинство вообще не смотрели в мою сторону. Они были похожи на вереницу муравьев, медленно уносивших на спине все, что можно унести. Дом, конюшни и внешние постройки были обчищены еще до приезда регента. Почему они не взяли лошадь? Не знаю. Я поднимаю глаза и вижу, что класс по-прежнему вопросительно смотрит на меня, нравится мне это или нет. – Крестьяне. Герцог Орлеанский потом всех повесил.

– Регент?

– Да. Он нашел трупы моих родителей.

– А ты? Где ты был? – спрашивает Жером.

– Ел жуков. – Заметив его удивление, я пояснил: – Мне было пять. Я проголодался.

Они кивают – кивают все. Что-то тихо бормочут, а потом один мальчик предлагает мне кусок торта, словно я до сих пор голоден. Все начинают разговаривать о еде: кто какие гостинцы привез из дома. Кексы, сыры, свежий хлеб, финики, сладости из яичного белка и цукатов… До меня доходит, что в академии учатся нормальные дети, которые на каникулы и праздники ездят домой. Эмиль здесь никого не удивит.

– Я не знал, что можно привезти гостинцы! – шепчет он.

– В следующий раз привезешь.

Ночная драка – жестокая и при этом напоминает некий обряд.

Мальчики покрупнее схлестываются друг с другом, маленькие с маленькими – а те, кто не хочет драться, как Эмиль, находят противников себе под стать и только делают вид, что дерутся. Мы позволяем врагу тайком прокрасться в нашу спальню через час после отбоя, а затем выскакиваем из постелей – и начинается сражение. Мы деремся в неистовой тишине, в лунном свете, падающем сквозь высокие окна спальни. Крепкий мальчишка дает мне тумака и морщится, когда получает ответный удар. Я бью снова. Он прижимает руку к губам и находит себе жертву послабей. Мой живот сжался в тугой узел, ноги трясутся. Я не испытываю никакого восторга от драки. Я хочу спрятаться.