Я хотела ей сказать, что Колину нравилось сидеть в своей скорлупе, что ему не особенно-то и нравились мои «ребячьи проказы», как он их называл. Вместо этого я сказала:
– По-моему, Арабелла приукрашивала некоторые истории.
– Арабелла? – произнесла она, покачав головой. – Это Колин рассказывал о твоих подвигах. Мы с его отцом любили эти смешные истории – они как будто делали нас частью университетской жизни сына. Хотя, я совершенно уверена, до всех историй нас не допускали, и слава богу.
Она снова рассмеялась, и, несмотря на смущение, я поймала себя на том, что улыбаюсь.
– Спасибо вам, Пенелопа. За обед и за это все. – Я подняла одну из сумок. – Даже если мы не найдем в них Еву, там могут оказаться фотографии и письма, которые я смогу использовать для статьи и выставки.
– Держи меня в курсе. Обожаю загадки. Помню, София любила рассказывать о своей жизни во время войны. Но не Прешес. То немногое, что знаю, я по крупицам выудила у Софии. И она никогда не рассказывала свои истории в присутствии Прешес, или Прешес просила ее остановиться. Но я знаю, что Прешес вела довольно роскошный образ жизни модели в Лондоне до войны, а затем после войны – в Париже.
– Она считалась одной из первых супермоделей, – вмешалась Арабелла, – еще до того, как люди узнали, что это такое. Она была востребована и вращалась в кругах, которым была совершенно не ровня в начале своей карьеры в тридцатых. Удивительно, как меняются времена, правда?
– Конечно, – сказала Пенелопа. – Прешес жила в Париже – в «Ритце», прямо как Коко Шанель, – до семидесятых, после чего вернулась в Лондон.
– Арабелла говорила что-то о том, что Прешес была героем Французского Сопротивления, – сказала я. – София упоминала когда-нибудь об этом?
Пенелопа покачала головой.
– Боюсь, очень мало. София оставалась в Англии на протяжении всей войны. Я уверена, что в этих сумках могут оказаться несколько писем от Прешес – немного, конечно, ведь это все же было военное время. Но, надеюсь, найдется что-нибудь полезное.
Она обеими руками отворила тяжелую входную дверь, и меня вдруг охватило, цепко, словно паутина, воспоминание из детства. Оно было о моей матери, со смехом тянущей на себя неподатливую входную дверь дома, в котором выросла. Мне снова напомнили о доме и о семейной истории, прячущейся в старых стенах.
Голос Пенелопы вернул меня в настоящее.
– Спасибо вам обеим, что приехали. Пожалуйста, возвращайтесь поскорее и прихватите с собой Колина. Может, когда муж будет дома. У Джеймса прекрасное чувство юмора, которое ты, Мэдди, должна оценить.
– С удовольствием. И еще раз спасибо.
Мы распрощались. Арабелла и я забрались в «БМВ», на этот раз подняв крышу, так как начинал накрапывать дождь. Мы ехали молча, пока я обдумывала наш с Пенелопой разговор.
В конце концов я повернулась к Арабелле.
– Откуда Пенелопа знает о фотографиях, которые я делала в Оксфорде? Это же было почти восемь лет назад. Ты отдала ей те, где я сфотографировала тебя и Колина?
– Если честно, я совершенно о них забыла. Должно быть, Колин о них рассказал. Может, он показал ей ту шикарную фотку, где ты тайком сняла его на Мосту Вздохов.
Несколько секунд я молчала, размышляя. Я раздала все свои портретные снимки тем, кто был на них сфотографирован, хотя была уверена, где-то – вероятнее всего, в комоде в спальне дома в Уолтоне – у меня хранились негативы.
– Непонятно, зачем. Он вроде бы никогда не интересовался моими фотографиями. Как и всем, что касалось меня.
