– Всегда с корнем уничтожайте свои страхи, товарищ ефрейтор. Если это застрянет в вас до конца жизни, последствия могут быть самыми непредсказуемыми. – Добровольский похлопал Станислава по плечу. – Расправьтесь со ними, как следует, ефрейтор.
– Вас понял, – бодро отозвался Богатырёв. Ему была приятна такая поддержка со стороны не только опытного командира, но и просто хорошего человека.
Рискуя провалиться на глубокое дно, застрявший ГАЗ-АА вытащили подоспевшим тягачом. Лёд затрещал и начал проваливаться, едва только техника отъехала на безопасное расстояние. От чернильной воды в проруби шли мурашки по коже. Выживших с полыхавшей «полуторки», оказав тем первую помощь, забрали в свою машину вместе с уцелевшими припасами. Командиры, несмотря на опасность, вернулись на автомобиле проверить, не остался ли кто умирать в муках на зимнем воздухе. Успели забрать всех живых, на глади остались лежать лишь обугленные трупы в советской форме.
Станислав решил не наглеть и залез обратно в кузов к сослуживцам, освободив переднее сиденье для Добровольского. Полевой врач подобающе следил за ранеными. Богатырёв аккуратно зажал рану сержанту, которому угодило в грудь и предплечье. Разрезанное осколком, в брезенте сбоку образовалось широкое отверстие. Перед взором проплыли убогие остатки «штуки». Стекло её кабины изнутри было густо запачкано красным. Сидевший перед отверстием пехотинец, приподнявшись и высунув за развевающиеся края голову, пренебрежительно плюнул в сторону того, что осталось от штурмовика. Снаружи начали проникать снежинки, мгновенно таявшие на разгорячённых лбах. Путь продолжился.
До точки назначения колонна снабжения добралась без происшествий.
***
Ленинград встречал прибывших угрюмо и безмолвно. Старая дореволюционная архитектура, которой так немного осталось по России, продолжалась уничтожаться захватчиком. Повсюду были видны следы разрушений, во многих местах, включая окна квартир и входы в парадные, полыхало пламя: памятники истории уходили в землю вместе с погибающими жильцами.
На дорогах и около стен домов валялась кирпичная кладка, арматура и различная утварь, на каждом шагу можно было различить ямы и воронки от бомб. Около бочек с огнём, время от времени попадавшихся в глаза, стояли неподвижные манекены – здешние жители. Малочисленные прохожие, будто находящиеся в мутном трансе, равнодушно поглядывали на конвой. Местные больше походили на бледных призраков или чёрные тени, нежели на живых людей. На их лица стало невозможно смотреть. В ледяном забвении, обессиленные и голодные, они покорно плелись только по известному им маршруту.
Никто не замечал уличных или домашних птиц и животных. На улицах то и дело попадались трупы, застывшие в различных позах: одних почти скрыло под белым покровом, других лишь слегка припорошило. Тела не успевали убирать и хоронить.
По занесённым транспортным артериям, ныне плохо очищаемым, было тяжело передвигаться, особенно пешком – несчастным блокадникам за пайком. Колёса автомобилей тоже нередко увязали в глубоком снегу, точно в болоте. Света не подавался, и имелось чувство, что ночь здесь была вечной. Смерть тут вовсю раззадорилась из-за допускаемого ей грабежа, пропитав своим мерзким запахом каждый сантиметр пространства. Обезумевшая старуха полностью потеряла и контроль над собой, и чувство предела.
– Какой кошмар!.. – прошептал сосед Станислава, белобрысый красноармеец, стараясь не выдать собственной дрожи.
