Ефрейтор и Валька лежали на широких полатях, на простынке поверх медвежьей шкуры и матрацев. Истомленные паром и любовью, тела сладко ныли, и сознание уплывало, тихо и безмятежно, в этой теплоте и дреме.
– Ты что-нибудь решил? – Валька села и налила себе чаю. Пить после бани хочется, пить и пить, и нельзя напиться – столько влаги ушло в дощатый пол парной, натекло, накапало, растворилось, высохло, истаяло во влажном воздухе русской бани – все, что не нужно, что отработано, что камнем лежит на душе, капля за каплей вытекло на пол.
– Что я могу решить? – Серебряков тоже сел. Зачерпнув ложку меда, он налил в кружку духмяный настой таежных трав. Женьшень, китайский лимонник, шиповник – чего только не было в этом чае, Валька готовила его всегда сама, с детства привыкнув собирать коренья и травы с бабкой. – Слушай, а зелье это твое не приворотное? – поднял на Вальку глаза ефрейтор. – Нет?
– Не бойся. Приворотным я тебя давно опоила…
Серебряков поперхнулся.
Валька смотрела ему прямо в глаза.
– Так ты решил?
– Сказал ведь тебе раз: хочешь – поехали со мной. Здесь не останусь.
– Ну, а если я тебе третий вариант предложу?
– Это какой же?
– А такой.
– Ну, какой, какой?!
– Хочешь хозяином быть?
– Ты, Валька, не угорела часом? Каким хозяином?
– Таким. Самому себе хозяином. Ну… и мне.
– Валька, говори прямо, чего задумала.
– Ты слыхал, что в шхерах есть база секретная, немецкая?
– Ну, болтали чего-то… Мол, немцы там свои подлодки во время войны держали.
– Так и есть. Там склады законсервированные – еда, форма ихняя, оружие. И два катера торпедных, скоростных – целехонькие.
– Ты не шутишь?
– Не шучу. И еще кой-чего.
– Чего?
Валька долго смотрела на него, как бы раздумывая, можно ли доверить этому человеку все, что знала? И решилась.
– Камни. Много камней.
Потрясенный ефрейтор долго молчал. Потом закурил. Сигарета плясала в его пальцах.
– Сколько много?
Валька усмехнулась – чуть грустно, чуть зло.
– Не считала. Но внукам хватит. Отборные алмазы, в кожаных сумках.
После долгой паузы Серебряков спросил:
– Сама видала?
– Сама.
– Ну, допустим. И что с этим со всем делать?
– Поживем в шхерах – год, два, сколько захотим, чтоб не видеть никого, не слышать, грязь всю эту сволочную, как накипь, повывести… А там… Борт есть, камни есть, плыви, куда хочешь… Если, конечно, надо куда-то плыть.
– Валька, ты сумасшедшая! Мы же не медведи, как без людей?
– А что тебе люди дали? Псом цепным тебя сделали?
Ефрейтор осекся.
– Ну, а родные? Мои? Твои?
– Моим – все равно. Твоим напиши, что в старатели подался. Да что ты, мальчик, что ли? Я, баба, не боюсь, а он дрейфит!
– Ладно, черт с тобой! – ефрейтор обозлился. – А рожать как будешь?
– Ты поможешь.
Они долго молчали. Потом Валька продолжила:
– Боишься, дембель?
– Боюсь. Не знаю, смогу ли. Вот так, в омут башкой…
– А мы Надьку, Надьку с собой возьмем да Нефедова. – Голос Вальки стал просительным. – А, Вася? И им здесь не жизнь, а вчетвером – куда же больше, Вася…
– А ты с ними говорила?
– Нет пока. Как я без тебя могу? Да Надька и раздумывать не будет. А летчик… Он, Вася, ее любит, мы, бабы, это различаем.
– Катера большие? В порядке?
– В масле стоят. Метров тридцать длиной, на восемь человек. Аппаратура вся цела.
– Рации?
– Я, Вася, не радист. Но что-то похожее видела… С мамочкой, Васенька, по рации разговаривать будешь?
– Дура. Ты катером управляла?
– Нет.
– И я – нет.
– Ну, Нефедов сумеет. Что самолетом, что катером – авось не потонем.
