Летом 1990 года Кравчук стал спикером украинского парламента вместо Владимира Ивашко, которого Горбачев, пытаясь восстановить пошатнувшееся российско-украинское сотрудничество, перевел в Москву и назначил своим заместителем в руководстве партаппаратом. Так Кравчук оказался у руля законодательного органа, в котором около трети депутатов выступало за независимость, а остальные склонялись к расширению автономии в рамках СССР. “На посту председателя украинского Верховного Совета, – читаем в бюллетене Буша, – Кравчук вынужден избегать конфликта между требованиями коммунистического большинства в парламенте и интересами депутатов, выступающих за независимость”. Он искусно маневрировал, наполняя конкретным содержанием декларацию о суверенитете, принятую летом парламентом. Дэвид Ремник, освещая для “Вашингтон пост” киевский вояж президента, цитировал слова Кравчука о том, что тот видит возможность создать полнокровное украинское государство и не намерен упускать этот шанс>13.
Кравчук оказал американскому гостю радушный прием, хотя визит и стал для него неожиданным. Москва не позволила Кравчуку принять участие в подготовке, и его в самый последний момент его вызвали из отпуска. Он прилетел из Крыма прямо в Борисполь – пресса отметила загар – и даже не имел времени заехать домой. Кравчук начал выступление, поприветствовав Джорджа и Барбару Буш “на украинской земле”, подчеркнув таким образом приоритет украинского над советским, но избегая ссылок на независимость. Перед Кравчуком тоже стояла лингвистическая задача. Вот уже год Украина была формально суверенным государством, но по-настоящему независимой она не стала. В чем отличие? Похоже, никто, кроме Горбачева, этого не знал, и Кравчук приложил максимум усилий, чтобы уравнять эти понятия: “Американский народ [слишком] хорошо знает цену подлинного суверенитета, и Декларация независимости одной из первых провозгласила… идеалы свободы, равенства и братства”.
Джордж Буш (собственную точку зрения на свободу и независимость он выскажет несколько часов спустя) в ответной речи начал с менее спорных вопросов. Он отметил, что Украина – историческая родина сотен тысяч американцев (здесь вместо homeland он употребил слово motherland, по мнению американских спичрайтеров, ласкающее слух советского человека). Президент процитировал Тараса Шевченко, выразил удовлетворение возвращением с Запада на Украину христианских лидеров, изгнанных Советами, и возрождением прочих религиозных общин. Что касалось отношений Вашингтона с республиками, то здесь он вел себя не менее осторожно, чем с Ельциным. “Мы будем поддерживать как можно более прочные отношения с правительством Горбачева, – заявил Буш, – однако мы ценим и новые реалии… И поэтому мы, будучи сами федерацией, хотим хороших отношений. с республиками”>14.
Из аэропорта президентский кортеж проследовал в центр Киева. “Перед терминалом собралось множество людей с желто-голубыми флагами, знаменовавшими стремление Украины к независимости”, – писал в мемуарах Джек Мэтлок. “По пути следования кортежа стояли тысячи украинцев, – читаем в репортаже. – Многие приветственно махали руками, почти все радовались при виде Буша; несколько женщин держали букеты домашних цветов; некоторые поднимали маленьких детей; а один мужчина в качестве традиционного приветствия принес огромную булку и пачку соли”. Эта встреча очень отличалась от сдержанного приема в Москве: для москвичей он был в первую очередь гостем Горбачева, популярность которого с каждым днем падала. Но Киев отличался от Москвы не только энтузиазмом. Помощник Горбачева Анатолий Черняев, сопровождавший генсека во время встречи с канцлером Германии Гельмутом Колем, проходившей в Киеве в начале июля, записал в дневнике: “Ощущение, будто в каком-то большом западноевропейском, скорее немецком, городе: XIX век, улицы, зелень, прибрано, чисто, ухожено… И, в общем, […] сытно… по сравнению с Москвой!”
