Элейн поджала губы. У нее не было ни минуты, чтобы подумать об этом.
– Делать из Магистра Света наживку по меньшей мере негуманно. А если тебе не удастся предотвратить убийство? Что ты скажешь его близким? «Простите, не успела»?
Госпожа Торэм чуть склонилась вперед, внимательно глядя в глаза Элейн.
– Чудовищный поступок, который совершил Ковин с твоей семьей, не оправдывает возможных жертв на пути к тому, что ты называешь справедливостью. Ты считаешь, что мой сын должен заплатить за то, что сделал. Но ведь он был там не один, не так ли? Что насчет всего отряда?
– Он руководил ими!
– А кто руководил Ковином?
Повисла пауза. Элейн осматривала расставленные на столе яства, будто надеясь найти там ответ.
– Мормэр Донун, – выдохнула она. – Это он заявил, что присяги не было. Мой отец послал документ в Роксетер, но Донун сказал, что ничего не получил, и отправил отряд.
Госпожа Торэм пару раз кивнула.
– Так почему бы тебе не подумать о Донуне? А Оддин позаботится о том, чтобы брат не натворил новых бед.
Элейн задумалась. Почему даже сейчас, озвучив известный ей факт, она не испытывала к мормэру Донуну той же ненависти, что хранила в сердце для Ковина? Разве человек, давший приказ убить, не виновен в той же степени, что и тот, кто этот приказ исполнил?
Однако память напомнила Элейн о воспоминании: карнаби пришли в Думну, и их встретили как гостей. Поили и кормили. Если солдаты и считали, что пришли подавить восстание, вели они себя совершенно не так.
В одном госпожа Торэм была права: шансы Элейн предать Ковина суду были еще меньше, чем убить его.
– Все это совершенно смешало мои планы, – вздохнул Оддин. – Я ищу опасного преступника и должен ехать в Альбу, чтобы отчитаться об успехах. Или, скорее, неудачах…
– Какой-то оборванец тебе важнее собственного брата? – уточнила госпожа Торэм тоном, который допускал только один вариант ответа.
– На его совести не меньше двух дюжин смертей… – будто оправдываясь, произнес Оддин.
– Не нужно преувеличивать, – отмахнулась госпожа Торэм. – Ковин, возможно, кровожаден, но…
– Я про преступника, – перебил ее Оддин и, подумав, добавил: – Ковин, боюсь, повинен в куда большем количестве преступлений, пускай и косвенно.
Все трое продолжали завтрак в тишине. В столовую вошла служанка: лицо белое, руки дрожат.
– Госпожа, к вам визитер. Это… господин Торэм. – Губы едва слушались ее, произнося имя гостя.
Присутствующие замерли. Они не успели обменяться хотя бы какими-то мыслями на этот счет, как в комнату уверенно вошел Ковин. Одним касанием перчатки он отодвинул в сторону служанку. Та предпочла исчезнуть в коридоре, освободив путь.
– Мама, вы здоровы? – поприветствовал он, в голосе не было и капли заинтересованности.
Она, не вставая, протянула руку, и он поцеловал кончики ее пальцев.
– Я в полном здравии, Ковин, благодарю.
Он бросил взгляд на Оддина, будто тот был не более чем раздражающим предметом мебели или нелюбимой картиной.
– Я предполагал, что обнаружу тебя здесь, – заметил Ковин, а потом внимательно посмотрел на Элейн.
Она упорно делала вид, что заинтересована глиняным стаканом с пивом, но, когда пауза стала невыносимо тяжелой и долгой, несмело подняла взгляд. Элейн боялась собственной реакции: слишком дерзкого взгляда, слишком искривленных в отвращении губ.
– Бенни-прачка, – протянул Ковин, откладывая в сторону перчатки и соединяя кончики указательных, средних и больших пальцев – тех, что у него разгибались.
