– Не важно. Безансон!
Фламандский архиепископ поспешно шагнул вперед.
– Есть причины, по которым мы с инфантой не можем обвенчаться прямо здесь и сейчас?
– Никаких, – сдавленно фыркнул Безансон. – Вы должны лишь лично повторить обеты, чтобы освятить ваш союз. По каноническому праву ваши высочества уже муж и жена.
Филипп взял меня за подбородок:
– Можешь придумать хоть какую-то причину?
– Ради чести ее высочества, – воскликнула донья Ана, – она должна венчаться в церкви!
Даже не взглянув на нее, Филипп уставился на меня, словно пытаясь подчинить собственной воле. Вдруг я в замешательстве поняла, что мне самой этого хочется. Конечно, это был лишь порыв души, даже скандал, поскольку, естественно, имелось несколько причин, по которым мы не могли обвенчаться подобным образом. И главная из них состояла в том, что такого рода события полагалось праздновать долго и с размахом. Сейчас, в шестнадцать лет, мне предстояло принять первое по-настоящему взрослое решение, не зависящее от правил и обычаев. Внезапно я подумала, что смысла рассуждать на эту тему вообще никакого нет. Я никогда не знала Филиппа, и тем не менее меня отправили в такую даль, чтобы я стала его женой. Какая разница, случится это сегодня или через неделю?
– Не вижу никаких причин, ваше высочество, – наконец сказала я.
Донья Ана горестно застонала. Я повернулась к епископу Хаэна:
– Если не возражаете, святой отец…
Он не осмелился мне отказать.
– Библия, – срывающимся голосом проговорил он. – Нужна Библия.
Безансон немедленно принес требуемый том. С трудом сдерживая злость, моя свита опустилась на колени рядом с фламандцами. Эрцгерцогиня Маргарита встала с другими дамами.
Здесь, в этой комнате, без благовоний и алтаря, я стала женой Филиппа Габсбурга.
– Что Бог сочетал, того человек не разлучит, – закончил епископ.
Филипп наклонился ко мне и прижался губами к моим. От принца пахло вином, и первый поцелуй показался мне не столь уж неприятным.
– А теперь – праздновать! – отстранившись, с торжеством объявил он.
* * *
Едва мы вошли в зал, как я поняла, что в подготовку предстоящего пиршества были вложены многие часы.
Столы на козлах тянулись через весь зал к возвышению под балдахином, где заняли места мы с Филиппом. Заиграли музыканты, вошли слуги, неся фаршированные засахаренными грушами печеные кабаньи головы, тушенных в вине с пряностями павлинов, цапель в медовой глазури, жаренные в корице оленьи окорока и множество незнакомых блюд под жирными соусами. При виде каждого блюда, которое ставили передо мной, я бросала вопросительный взгляд на Филиппа, и он называл его по-французски. Я улыбалась, притворяясь, будто понимаю.
Во время пиршества я не сводила взгляда с Филиппа, безуспешно пытаясь найти в нем хоть каплю заносчивости сверх той, что считалась нормальной для человека его положения, черствость или избалованность, какую можно было бы ожидать от наследника империи. Он был внимателен и учтив, как и подобает хорошо воспитанному принцу. Лишь когда наконец подали десерт, он прошептал:
– Ты ведь ничего не узнала из того, что сегодня ела, ma petite?[15]
– Нет. Но я раньше ела домашнюю птицу, ваше высочество, и знаю ее вкус.
– Правда?
Он насадил на вилку кусок жареного мяса со своего серебряного блюда и поднес к моим губам. Я огляделась, желая оказаться подальше от сидевших под нами фламандских придворных, которые улыбались и толкали друг друга, глядя на нас так, словно знали нечто такое, чего не знала я.
