В зеркале я увидела отражение ее улыбки:
– Вам не о чем беспокоиться, ваше высочество. После вашего отъезда во дворце для них вполне хватит места.
– Правда? Похоже, тут повсюду толпы. Я даже слышала, будто те придворные, которым повезло меньше, спят на сене вместе с собаками.
– И тем не менее комнаты мы им выделим.
Я задумалась. Если для них и впрямь найдется подходящее жилье – это идеальное решение, которое даст моей дуэнье и мне столь необходимую передышку друг от друга. Как бы там ни было, я любила донью Ану. Да и как могло быть иначе: ведь она помогала нас растить. Мне просто не хотелось, чтобы она вмешивалась в дела, которые я считала своими личными, и бесконечными тирадами пыталась произвести впечатление на окружающих.
– Вы можете гарантировать, что к ним будут хорошо относиться?
– Вне всякого сомнения. Мы оплатим их содержание из ваших личных средств.
Я еще немного подумала, пока мадам де Гальвен возилась с моим платьем, и наконец сказала:
– Что ж, займитесь этим. Перемена наверняка пойдет всем нам только на пользу. – Я рассмеялась, хотя и слегка нервно. – То есть всем нам, кроме доньи Аны.
Когда донье Ане сообщили, что ни она, ни другие мои испанские дамы не будут меня сопровождать, случился грандиозный скандал. Она угрожала вернуться в Испанию на ближайшем корабле; я ответила, что готова оплатить ей проезд, после чего отказалась далее с ней общаться. Пышно отпраздновав вместе с Филиппом новый 1497 год, мы отправились в наше путешествие.
В пути мы получили известие, что Маргарита и мой брат Хуан с большой помпой обвенчались в Испании. С ним пришло другое, печальное: когда свадебные торжества были в самом разгаре, в Аревало тихо умерла моя бабушка.
Смерть ее неожиданно стала для меня глубоким горем. Я не забыла о своем визите к ней, и однажды ночью в постели едва не призналась во всем Филиппу, желая избавиться от тяжкого бремени тайны. Но что-то подсказало мне, что он не поймет. Прожив бо́льшую часть своей жизни без семьи, он наверняка счел бы мою мать холодной и жестокой, такой же, как его отец. Так что я лишь горько улыбалась, вспоминая взгляд бабушки и ее шепот: «Почему ты боишься?»
И все же дурные мысли оставляли меня по мере того, как мы ехали дальше. Филипп желал показать меня своему народу. В каждом городе, куда мы въезжали, нас приветствовали ликующие толпы. Нам устраивали изысканный прием, местные мэры выходили к нам с золочеными ключами и торжественными заявлениями. Передо мной начала открываться вся страна – усеянные тюльпанами поля и яркие, словно только что отчеканенные монеты, города. Сверкающие реки пересекали долины, столь изобиловавшие дичью, что, как рассказывал Филипп, почти не приходится натягивать лук, а взгляд очаровывали обширные леса.
Но тем не менее я не видела ничего, что могло бы сравниться с прекрасными просторами Испании: ни суровых горных плато, спускавшихся в плодородные долины, ни бескрайнего, постоянно меняющегося неба. Во Фландрии все казалось мне новинкой, удачно дополнявшей мою замужнюю жизнь, и вскоре я уже бросала в толпу монетки из своего кошелька с незнакомой в моей стране щедростью, наслаждаясь видом безымянных лиц, смотревших на меня, словно на богиню.
* * *
В конце апреля мы прибыли в Австрию, королевство Габсбургов, чтобы нанести недельный визит отцу Филиппа, императору Максимилиану. Мой высокопоставленный свекор, правитель половины цивилизованного мира и наследник желанной короны Священной Римской империи, оказался степенным мужчиной; его отличало крепкое здоровье и практически полное отсутствие чувства юмора. Роскошный дворец императора заполняли честолюбивые ученые и художники, искавшие его расположения, и повсюду бросались в глаза свидетельства его богатства. В качестве приветственного подарка я получила изумрудное ожерелье, столь тяжелое, что его больно было носить. Мы ужинали с Максимилианом и его второй женой-императрицей, уроженкой Италии, с золотых блюд, инкрустированных таким количеством драгоценных камней, что я с трудом могла подцепить что-либо вилкой. Меня не оставляли мысли, что моя мать заложила свои драгоценности и переплавила посуду, лишь бы найти средства на войну, и до сегодняшнего дня ей приходится чинить и перешивать платья, экономя каждую монетку, чтобы вернуть драгоценности от кредиторов.
