– Он ее и спилил. Так слышнее, когда кто-то поднимается или спускается.
Что ж, Кетчум – человек осмотрительный, принял меры предосторожности. Думая об этом, повар достиг входной двери и открыл ее. Он с трудом миновал предательскую дыру в лестнице и похромал вниз. Здесь его опять подстерегала угнетающая музыка: на сей раз Тереза Брюэр с ее «Till I Waltz Again with You»[22]. Повар закрыл дверь подъезда, но ветер распахнул ее снова.
– Дерьмо! – донесся до него голос Пам.
Должно быть, эта чертова песенка подействовала на Кетчума, и, прежде чем Пам захлопнула дверь своего жилища, повар услышал, как его друг пробормотал во сне:
– Ну что, Счастливчик, не очень-то ты счастлив теперь!
Бедняга Пинетт. Он уже давно не слышит ничьих вопросов. И что вдруг Кетчум вспомнил про него в своем пьяном сне?
Повар старательно обходил убогие бары с такими же убогими неоновыми вывесками, напоминавшими рот, где недоставало зубов.
Д Я ВЗР ЛЫХ!
ТР ТЬЕ ПИВО ДА ОМ!
Однако вывески хоть как-то освещали дорогу. Отойдя подальше, повар вдруг спохватился: он забыл взять свой фонарик. Вернуться назад? Снова подниматься по опасной лестнице? К тому же повар чувствовал, что Норме Шесть очень не понравится его возвращение.
Во рту ощущался привкус крови. Доминик поднес пальцы к разбитой губе. Она все еще кровоточила. Пальцы стали липкими. Кто-то шумно захлопнул дверь танцзала, и Тереза Брюэр внезапно смолкла, словно Норма Шесть сдавила нежную шею певицы. Когда дверь распахнулась опять, Тони Беннет мурлыкал «Rags to Riches»[23]. Доминик был твердо убежден: такая музыкальная безнадега только подталкивает жителей Извилистого к пьянству и дракам.
Возле бара, где Пам на ходу прекратила драку, было пусто. Ушли двойняшки Бибы. Чарли Клафу и Эрлу Динсмору тоже удалось встать на ноги и убраться восвояси. И сиденье «ломбарда» пустовало. Либо братья Бодетт оклемались и ушли сами, либо кто-то им помог.
В темноте хромую походку Доминика Бачагалупо было легко спутать с чьими-нибудь пьяными шагами. Около бара, где любили собираться франкоканадцы, маячила знакомая фигура. Прежде чем повар сумел убедиться, что это действительно констебль Карл, его ослепил яркий свет фонарика.
– Стой! Для тупых канадцев повторяю на их поганом французском: arrâte.
– Добрый вечер, констебль, – сказал Доминик, щурясь от яркого света.
Луч фонарика и ветер с опилочной пылью – это было многовато для повара.
– Что-то ты припозднился, Стряпун. Да еще и губу разбил, – сказал полицейский.
– Я навещал друга.
– Хорош друг, если раскровенил тебе губу, – усмехнулся «ковбой», подходя ближе.
– Карл, он тут ни при чем. Я забыл фонарик… вот и навернулся.
– Похоже на удар коленом… или локтем, – вслух рассуждал Карл.
Его фонарик почти касался окровавленной губы повара. Доминику хотелось зажать нос: дыхание констебля было на редкость зловонным.
Два любовника Индианки Джейн стояли лицом к лицу: пьяный констебль подозрительно косился на трезвого хромого повара. К счастью для последнего, Карла отвлекли два события, случившиеся одно за другим. Дверь танцзала в очередной раз распахнулась, и оттуда на повышенной громкости вырвался голос Дорис Дэй, певшей «Secret Love»[24]. Карл сразу же направил фонарик на дверь. И тут из дверей «гостиницы», населенной франкоканадцами, во тьму выбросили совершенно голого человека. Он приземлился на четвереньки и скулил, словно щенок койота. Фонарик констебля тут же высветил испуганного франкоканадца. Повар узнал его. Это был Люсьен Шарес, молодой парень.
