Последняя расхлябанность. Манифест дада и тридцать три уголовных рассказа - страница 3

16° Входите же, господа! Входите же! То, чего вы ещё никогда не видели, вы, правда, и здесь не увидите, но зато увидите паноптикум, который того стоит. Он – стоит того! Халло:… Вот один, который оборотливость (с положительной реакцией на смехотворность) самого скорбного использовал в качестве стимула, встаёт и прорицает божественную систему тем, что мозг, держащийся на привязи внушений, он ловит в петлю совершенно недоказуемого принципиального утверждения (аксиомы, идеи, заявления априори и т. д., и пр. бесчинство), чтобы заставить умолкнуть отчаянную муку собственной скуки. Это щекочет, вообще доставляет удовольствие и настолько посрамляет публику, что сам себе кажешься ах каким… Другой творит толстую книгу о последних (бум!) – вопросах и преподносит с неподражаемым челом (сразу хватаешься за чресла) – решения, м-да… А тот злится на это, свирепеет (как будто неразрешимость легче, чем позорная ситуация) и становится пропагандистом злобных действий: по крайней мере, забавный тип мыслительного фиаско; он применяет бессмысленно-реальное бессмысленно-реально (ау, анархист Равахоль!)… Ещё один сочиняет стихи или музицирует и т. д. и пр. бесчинства и хочет, чтобы мучительным по́́́том его постыднейших ситуаций любовались как раз-бавлением, а то и вовсе из-бавлением. Долой!.. Ещё один, наконец, курсирует на поездах по континенту, он, смотря по надобности, взломщик или граф, спекулянт или дипломат, азартный игрок или брачный аферист, сводник или советник правительства, поскольку сама эта многосторонняя деятельность удовлетворяет его совершенно непомерную потребность в разнообразии (мошенник Манолеску, Чарльз де Хофманн, je vous salue!). Если он очень одарён, то станет государственным деятелем и посадит вора в тюрьму, и обезглавит убийцу, поскольку нельзя же спорадически разрешать то, на чём зиждется всё надувательство в массе своей. Но однажды, обладая властью, он мигом возведёт её в аксиому, а через несколько минут и сам поверит в неё, поскольку это так занятно – организовать её под предлогом наказания насилия, потреблённого в порядке бегства от скуки. Он поставит бывших коллег, которых он теперь велит пристроить, если видит, что они остались без места, на должности рассыльных; выжмет всё (мужайтесь!) из того художника в букварь, в который он хоть и сам вложился, но в котором нежно-оглуплённое любого хорошего (ура!) стихотворения (плохие лучше) проявится не так заметно, хотя вся история теперь ещё и обретает свою цель; и полностью препарирует головы в разгоняющий скуку позитивизм тем, что он – цццерковь похлопает по плечу, если она Иисуса, который иначе будет разбит как архи-иезуит, развернёт к катехизису (союз рулевых)… И вот результат: вонь приходит в мир и становится всё гуще. Само собой разумеющееся (которое совсем не разумеется само собой) перестаёт им быть. Не разумеющееся само собой (приведённое в движение само собой разумеющееся) становится долгом. (Который: сумма наглостей, которые умудряется позволить себе каждый хулиган!) Однако этот неизгоняемый призрак скуки круто взвивается белым надо всем и ловит себе, наконец, короткой хваткой всю банду: государственный деятель звонит в колокольчик, занавес поднимается…

17° Война! C’est la guerre! Входите же, господа! Входите!.. Люди бегут сломя голову, в ужасе, в испуге, в растерянности. За что держаться? Где опора? Цель? Смысл? Они как раз не знают, славные люди, для чего они, собственно, здесь, что было и что будет, и даже то допустимое соображение, что они служат приватным действиям некоего высшего мошенника, ничего не может в этом изменить; не может также изменить и знание о том, что режиссёры их гибели на поле битвы лишь инсценируют эту пьесу, поскольку и они скучают. Большинство станет стрелять не потому, что они не прозревают постановочность, а потому, что они используют её как (хо-хо!) – сенсацию… К тому же поставлено хорошо. Журналы кричат ура и говорят по телефону с министрами по поводу мотивировочной фразеологии. Возносится музыка, и в ней тонет всякая возможность перемен. Великолепные речи подвергаются расчёту, получают историческую огранку и окропляют уже пьяные массы, уже объявлена через газету торжественная месса, и милосердный Бог лично постарается протежировать битвы. И тотчас, после этой прекрасно задуманной рекламы, взорвутся первые гранаты. Парень в ложе получает свой спектакль, население получает кровавое времяпрепровождение и ядрёную смерть, она же, единственная, кто поистине успешен, делает книксен перед скукой, которая вновь неотвратимо овладевает после первого акта зрителями и актёрами… Стоп: теперь ваша очередь (о, о, о) – стать ри… ра… республиканцем, чтобы повкалывать как следует на индустриальных и прочих растафари. Если же вы всё это провидели и, наконец, получили себя в полное своё распоряжение, то вы встали, значит, перед выбором между ужасающей скукой и… (Я набрасываю концепцию жёлтой гвардии последнего гнева…)