* * *
Если ворота у Шнебеля были закрыты, то наверху в гостиной горел свет. Прямо перед капотом моей машины ворота по невидимым рельсам раздвинулись, впустив меня вовнутрь, словно по волшебству. Он встречал меня у входа.
– Я узнал вашу машину и сразу открыл ворота. В любом случае я не спал.
Он взял меня под локоть, подталкивая вперёд.
– Проходите.
Усевшись в кресло, я рассмотрел его более внимательно. Его лицо резко состарилось за эти дни. Пепельного цвета глаза приуныли и покраснели. Бледное лицо как-то сморщилось и ожесточилось, и больше напоминало гипсовое изваяние.
– Итак, полиция ничего не нашла, – пробурчал он.
Повсюду пустые и наполовину наполненные стаканы, даже один стоял на клавиатуре пианино. Я вообразил диалоги на повышенных тонах, которые звучали здесь постоянно. Крики и проклятия эхом проносились сквозь молчаливые стены дома. Только картины, как окна в мир прекрасного, где ничто не может нарушить спокойствие, умиротворяли интерьер. Салон в этот вечер был пропитан парами алкоголя. Перехватив мой взгляд, он пробурчал:
– Я много выпил сегодня.
– Моя бабушка говорила: «Я пью, чтобы утопить свои печали, к сожалению, мои печали умеют плавать. Это не помогает». Почему вы скрыли, что Гвен вам неродная дочь?
– Это я растил её с годовалого возраста. Я лез вон из кожи для неё. Впрочем, что сейчас это обсуждать. После развода судья мне присудил оставаться с ней полное время, а не её матери. Судья была женщиной. Так что она по праву моя дочь.
– Ну, теперь уж нет. Она убежала, чтобы разыскать своего настоящего отца!
Его лицо ещё больше побледнело, стало прозрачным, как будто кровь отхлынула от лица.
– Это моя дочь, я её воспитал! Она всегда знала, что биологический отец бросил её, когда она была младенцем.
Я с горечью подумал:
«Бедный ребёнок, она болталась между матерью, отвергавшей её, и слишком одержимым отцом. Как, должно быть, нелегко было существовать между этими двумя полюсами. Я начинаю понимать, почему она удрала». Я подбросил в диалог нелестную для него фразу, чтобы поставить отца на место.
– По-видимому, ей не хватало настоящего отца. Иначе, она не уехала бы искать другого, но я и вправду не знаю, где он.
– Вы думаете, её можно найти? – спросил он задетый.
– Возможно. Но если она захочет жить с ним, я умываю руки.
– Вы не сможете сделать этого.
– Смогу.
– Тогда мне конец, – сказал он, переминая ладонями, с видом мученика, брошенного в огонь Инквизиции.
– Я должен вам сказать, что половину жизни вы проводите в своём госпитале, распираемый гордостью, что вас принимают за мэтра вселенной, а при малейшей бытовой трудности вы ведёте себя как последний клошар.
Я видел в отношении к дочери своего рода безрассудное сумасшествие. Я сгорал от желания спросить, кого он действительно хочет защитить: себя или свою дочь. Он грустно молчал. По его щекам текли тихие слезы. И вот он уже не более чем бедолага, который едва держался на ногах и у которого заплетался язык.
За окном опять пошёл дождь. Капли скользили по эркерному окну. Я чувствовал себя окружённым потоком слёз, как будто вся земля зашлась слезами. Хватит! Я встряхнулся, чтобы вернуть самообладание.
– Что вы собираетесь делать? – спросил он.
– То, что только что сказал: найти её и выяснить, чего она хочет, вернуться или остаться со своим отцом. Насколько я понял, ваша дочь в отчаянии, как и вы. Вы поспособствовали этому в значительной степени.
