– Знаешь что? – весело спросила она, вскочив на ноги и упершись руками в Нинины колени.
– Что? – Нина аккуратно убрала Сашины руки и отряхнула джинсы.
– Мы с тобой настоящие сестрички! – Саша запрыгала вокруг скамейки. – Угадай, сколько мы еще будем дружить?
– Ну-у-у-у… – хитро улыбнулась Нина. – Даже не знаю. Еще два дня?
– Не-а! – крикнула Саша так, что выходящие с рынка люди на другой стороне набережной услышали и обернулись. – Еще попытка!
– Дай подумать… – Нина притворилась, что думает. – Может быть, до конца недели?
– Опять не то! – Саша засмеялась и захныкала одновременно, легонько шлепнув Нину маленьким кулачком по руке.
– Хорошо. Предположу самое невероятное, – с серьезным видом произнесла Нина. Саша ждала, затаив дыхание. – До конца месяца!
Нина расхохоталась.
– А вот и нет! Мы будем дружить до конца жизни и потом тоже! – И Саша радостно побежала вперед по берегу, оглядываясь, улепетывая задом наперед, мелькая как цветное пятнышко на коричневой маслянистой поверхности, которая была морским дном.
* * *
Валя собиралась прогуляться, пусть и без особого желания, без радости, преодолевая боль в левой ноге, проклиная ортопедов, плоскостопие, искривление большого пальца, воспаление фаланги, болевой синдром, а заодно лишние килограммы, которых за шестнадцать лет жизни во Франции прибавилось столько, что в зеркало и мужу в глаза смотреть тошно; проваленную карьеру, на ладан дышащий брак и предательскую реальность, в которой ну никак не удается устроить нормальную жизнь. Если кого-то Валя и винила в Сашиных проблемах, то только себя и мужа.
– «Ну и семейка?» Психолог сказал тебе «ну и семейка?» Ну и психолог!
– Между прочим, я с ним согласна!
– То есть, по-твоему, это мы виноваты в том, что она такая?
– Что посеешь, мой дорогой. Сколько раз ты уходил из дома? Помню, одно время ребенок даже толком не понимал, кто его мама, боже мой!
– Хватит чушь пороть! Тебе что – жир в голову ударил?
И так далее, и так далее, и так далее.
Выяснение отношений, вопли, оскорбления и хлопанье дверьми давным-давно стали привычными условиями существования некогда счастливого семейства. Хотя и теперь иногда они были счастливы. Но каждый по отдельности, каждый в свое время, и только потому, что человек физически не способен изо дня в день себя изводить. Подвергни организм длительной пытке, и мозг отключится. Ведь даже самое депрессивное сознание самого несчастного человека на земле не может оставаться неизменно депрессивным каждую секунду бесконечного времени. Светлая мысль все равно промелькнет. А дальше – можно ее давить, сколько влезет.
Валя отчаянно верила в психологов, в смену обстановки, в обливания холодной водой по утрам, в пользу бананов и горячего шоколада, духовных практик, творчества, дружеской поддержки, любви и даже в Бога. Сложно вообразить себе что-то, во что Валя не верила, хотя здравого смысла, рациональности, практичности, а также изрядной доли цинизма ей было не занимать. Но настроение и веяния моды менялись, и хоть за какую-то ниточку хотелось держаться.
– Родив ребенка, ты теряешь право быть пессимистом. Такие дела, – хмыкнула Валя, разговаривая по скайпу с Ниной накануне вечером. И Нина поняла ее в меру опыта, в очередной раз про себя отметив, как интересно слушать Валю и какими бессмысленными всегда кажутся ее советы.
Прогулка не задалась. Деловой, но медлительный – даже в будний день, даже в самом сердце Дефанс, среди офисов, башен и стекло-тефлоновых небоскребов, в которых столько окон в мир, что стыдно не видеть дальше своего носа любому прохожему – Париж казался Вале игрушечным домиком, несовременным, стареньким, лишь подделывающимся под мировую столицу. И она сама, и ее семья внутри этого игрушечного пространства тоже были вынуждены подделываться и ломаться, равняясь на смутный образ настоящего идеально сконструированного мира.
