…Они шли по каменистой дороге среди каштанового леса.
Ульяна никогда не позволила бы себе говорить об этом вслух. Только в мыслях. Она так и не сказала ему явно причину, почему не хочет иметь детей.
В их роду в двадцатом веке люди не выдерживали… Слишком нежные были, хоть и на земле жили, крестьянствовали… Уходили из жизни по своей воле. Она не хотела, она боялась такой судьбы для своих детей и потому не хотела рожать…
…Дикие свиньи лакомились каштанами. Прекращали свою трапезу, когда Платон и Ульяна проходили мимо них. Провожали их недобрыми взглядами. У диких свиней всегда такой злой и недоверчивый взгляд. Даже когда вся земля усыпана каштанами.
Дорога шла вниз, и воздух становился теплее. Здесь уже были не каштаны, а сады.
Одичавшая корова ходила меж деревьев, выбирала грушу послаще, некоторое время смотрела на неё, любуясь, а потом широко разевала пасть и проглатывала тяжёлый сочный плод. Потом так же задумчиво вглядывалась в другую грушу.
И вдруг исторгла из себя вопль, в котором была тоска по стаду, по телятам, по красавцу быку. По его свирепому нраву и тяжести… По родному коровнику… По людям, которые каждое утро и каждый вечер доили её… По колхозу и социализму…
– Привет, Статёнушка, – ласково сказал ей Платон. – Ты что, не узнала?
– Не люблю, не люблю горы, – шептала Ульяна. – Сколько твоих друзей лежат здесь на кладбищах! Сколько ещё не погребенных лежат в ледниках… Не хочу! Не хочу! Ничего не видать. Ничегошеньки… Всё закрыто… Камни катятся… Вода сумасшедшая несётся… Люди шальные…
– Зато к Богу ближе, – сказал Платон. – А если подняться на вершину, весь мир виден…
– Нет, не люблю я горы.
Затрещал валежник. Кто-то большой, тяжело дыша, пробирался к дороге.
Ульяна остановилась. Подняла корягу.
– Пошли быстрее отсюда, – сказал Платон. – Мы с тобой на чужую территорию, в чужие владения забрели… Большой Компьютер что-то глючит сегодня…
На дорогу вышел медведь. Принюхивался. Но на них не смотрел.
«Фу! Вонючий какой!» – подумала Ульяна.
– Михалыч, извини, мы уходим… – извинился Платон.
Он снова стал молодым. Менял свой облик.
– Уходим… Уходим… Брось корягу… Аля…
– Ты назвал меня Аля?
– Да, так звали мою первую любовь…
– А ты говорил – Нора… Сколько же у тебя их было?
– Много. Но все как первая…
Медведь заревел.
Платон в ответ закричал на него.
Она удивилась – такой тихий, ласковый, а как кричать, так медведю не уступит.
Покричали, покричали и разошлись.
Платон остановился.
– Извини, милая… Отвернись, пожалуйста.
– С чего бы это я должна!
– Это граница моих владений. Это моя территория… Я должен пометить… Чтобы все знали, что я здесь… Никуда не ушёл… Не свалил за бугор. Не отрёкся в поисках сладкой жизни… Я здесь… Это земля моя… И я здесь хозяин…
Она отвернулась.
Он медленно расстёгивал ширинку. Насторожённо озирался…
– Ой, гуляли, гуляли, а про детушек забыли, – разволновалась вдруг Ульяна. – Как бы нам добраться покороче? Побыстрее… Забыла всё… Заговорил… Всё забыла… Заговорил! Заговорил бабу, бахарник хренов!
– Да не волнуйся ты, не переживай. Это же всё в моих снах. В мечтах… Нет у нас с тобой детишек… Могут быть… Но нет пока…
Они шли молча. Она выдернула свою руку из его руки.
– Я – плохая мать…
– Хорошая.
Она хмурилась, наливалась мраком.
– В другой раз по-другому будет, – успокаивал он её.
– Ты о чём?
– О чём?! О нашей с тобой жизни… Ну вот, как тебе такой вариант? Приходит к нам в эту хижину ночью парень… Молодой. Симпатичный… Странник. Просится переночевать. Вы когда-то знакомы были. Романишко старый… Тебе будет весело с ним. Рассказы разные станет тебе рассказывать. О приключениях своих. Будет на тебя восторженно смотреть… А ты вся засияешь, как предо мной теперь. Всё, что есть у тебя, выложишь. Медовухи нальёшь кувшин. Будете с ним смеяться и переглядываться. А я буду терпеть, терпеть, терпеть… Курить… курить… курить… Пойду в чулан… Возьму топор и порешу вас…
