– Наверху у окна. Пятнистый такой.
Чад обернулся и посмотрел туда. Недоуменно пожал плечами:
– Да нет там никого.
– Как это нет? – Повернушись, Егор уставился на пустое место у окна. – Он же только что там… – Егор осекся. Внутри что-то перевернулось. Затылок и тыльные стороны ладоней обожгло. Егора замутило.
Он тотчас вспомнил, что однажды сгоряча бросил в лицо отцу:
«Слава богу, что я не такой как ты»,
«А ты уверен?» – Тогда отец усмехнулся.
– Уверен. – Пробормотал Егор, глядя на пустое место у окна.
– Ты бы завязывал. – Сказал Чад.
– С чем?
– С Бертраном Расселом.
– Постараюсь.
А если это все-таки… Что там ведьма говорила о ручном сне?
– Все это было, было и прошло. – Сказал сам себе Егор.
– Что-что? – Чад покосился на Егора.
– Ничего. Слушай Навроцкого.
– С тобой послушаешь. – Проворчал Чад.
Скучный голос фиолософа притащил Егора в «НГС». В кабинете за столом клевал носом отец. Вадим Витальевич заснул и увидел Наталью Алексеевну. На кухне у окна она разговаривала по смартфону.
«С Кассандрой что ли? – Предоположил Егор. – А может со своей Парамоновой».
«Похоже, что с черноглазом». – Подумал отец.
Что?! У Егора внутри перевернулось и заныло. Отец с дуба рухнул? Угорел? Нет. Только не мать. Она не такая. Егора обожгла и стала душить ненависть к отцу. Чтоб ты сдох, проклятый некромант. Выстрелом грянул звонок.
Аудитория оживилась и зашумела. Зевая и потягиваясь, все стали собираться и подниматься. Переговариваясь, хлынули в коридор.
– Продолжение следует, – Предупредил Навроцкий. – Вас ждут Гегель и Кант.
Собравшись с духом, Егор подошел к философу.
– Вопросы? – Глядя вниз, Навроцкий аккуратно складывал бумаги в черный потертый портфель.
– Почему вы перестали с ним общаться?
Вскинув косой взгляд на Егора, Навроцкий тотчас опустил глаза.
– Категорический императив. – Навроцкий защелкнул замок портфеля.
Егор направился к двери.
– Ты бы не увлекался митингами. – Остановил философ. Егор растерянно обернулся. – Все это опасно. – Философ глядел в пол. – И совершенно бессмысленно.
– И что теперь? Сложить руки и протянуть ноги?
Посмотрев на Егора, Навроцкий тихо усмехнулся и опять опустил глаза:
– Надо переждать.
– И долго?
– Юстинианова чума длилась два века. И ничего. Пережили.
– Они хуже чумы. – Уперся Егор.
Навроцкий поднял взгляд на Егора:
– Что отец?
– Работает. – Егор криво усмехнулся.
– Может быть, так и надо. Принять то, что невозможно изменить. – Пряча глаза в пол, сказал Навроцкий.
– Ни за что! – Отчеканил Егор и вышел.
Живот забурлил, вздулся, болезненно и остро сократился… Зайдя в уборную, Егор заперся в дальней кабинке. На стене за унитазом черным маркером: «Я здесь сидел и долго плакал. Я мало ел и много какал». А на дверце – красным: «Смерть космическим оккупантам!». Раздраженный кишечник протяжно протрубил.
– Проклятая ведьма!
Принять то, что невозможно изменить. Вспомнился прячущий глаза Навроцкий. «Если не можешь изменить обстоятельства, измени отношение к ним». Оправдываясь, прикрывался отец Аврелием. У отца цитата была на все. Любую какаху он обернет в красивую фразу. Для дурного поступка найдет благородный предлог.
Господи, дай мне спокойствие принять то, чего я не могу изменить, дай мне мужество изменить то, что я могу изменить. И дай мне мудрость отличить одно от другого. Вслед за немецким богословом тупо повторяет общество анонимных бражников. Загвоздка в мудрости. Вся молитва – это насмешка над недалеким обывателем. Ведь известно, где отъявленные мудрецы: в кремле и в психушке. Вот и гадай, что тебе нужно: спокойствия или мужества?
