Пост-Европа - страница 5

– которая у него носит название Восточной Азии, или то̄ё̄[26]. Эта тоска по Heimat продолжает усиливаться, потому что модернизация подразумевает разрушение старого и создание чего-то глобального. Уничтожение деревень и лесов ради строительства новой инфраструктуры, реновация городских пространств для развития туризма и стимулирования строительства, рост числа иммигрантов и беженцев – всё это создавало ощущение unheimisch. А после европеизации наступила американизация, или американизм, о котором Хайдеггер и его японские студенты уже хорошо знали и который они рассматривали как продолжение европеизации путем планомерной планетаризации[27]. В эссе «Нужны ли поэты?», посвященном Рильке, Хайдеггер цитирует письмо поэта к Витольду Гулевичу об американизации Европы (1925):

Еще для наших дедов «дом», «колодец», хорошо знакомая башня, да даже их собственная одежда, их плащ были чем-то бесконечно бóльшим, бесконечно интимно-близким; почти каждая вещь была сосудом, в котором они обнаруживали человечное, накапливая там его. Теперь же к нам из Америки устремляются и напирают на нас пустые равнодушные вещи, вещи-мнимости, вещи-оболочки, муляжи жизни [Lebensattrappe]… По-американски понимаемый дом, американское яблоко или тамошняя виноградная лоза не имеют ничего общего с домом, фруктом, виноградом, пропитанными надеждами и задумчивостью наших предков… [Одушевленные, исполненные переживаний, посвященные в нашу жизнь вещи заканчиваются и уже не смогут быть возмещаемыми. Мы – быть может, последние, кто еще знали такие вещи.]

Фундаментальной проблемой для Хайдеггера стала бесчеловечная техника[28]. Современная техника – конечный продукт европейского нигилизма, который начался с забвения вопроса о бытии и с попытки овладеть (beherrschen) сущим. Внедрение технологий в мир породило всеобщую бездомность и преградило путь к вопрошанию о бытии. Heimatlosigkeit равносильна Heillosigkeit (бессвятости, «повреждено-скверности», или безнадежности) Abendland, «вечерней земли», на заре американизма и его имперской силы, поддерживаемой его планетарными технологиями. Опять же, в «Нужны ли поэты?» Хайдеггер наиболее открыто сетует по этому поводу:

Существо техники крайне медленно обнаруживает себя, являясь свету дня. День этот есть переподготовленная к сугубо техническому дню мировая ночь. Этот день – самый короткий из дней. Он несет угрозу уникально бесконечной зимы. Сегодня человек не только лишился защиты, но сама неповрежденность (целомудрие) целостного Сущего пребывает во мраке. Благо цельности (das Heile) уклоняется. Мир становится повреждено-скверным (heillos). Посредством этого пребывает сокрытым не только священное (das Heilige), как след, ведущий к Божеству, но, кажется, что уже стерт даже сам след к священному, спасительная его цельность (das Heile)[29].

В техническую эпоху бытие уходит из мира; остается мир сущего, разложенный на атомы и петли обратной связи. То, что Хайдеггер называл утратой корней (Entwurzelung), больше не является западным феноменом, этот процесс вышел за пределы Европы благодаря ее планетарной технике. Здесь можно вспомнить критическое замечание Толстого, озвученное в 1910 году, в последние годы жизни писателя: «…средневековое богословие или римский разврат развращали только свои народы, малую часть человечества, теперь же электричество, железн[ые] дороги, телеграф, печать развращают всех»