Потерянные в Великом походе - страница 34

– Где твой муж? – проорала Юн женщине, опуская винтовку. – Где господин Кай?

Та кивнула на дверь комнаты напротив. Юн вломилась туда и увидела пожилого мужчину, лет шестидесяти, а то и старше, лежащего без чувств на мягкой кровати в западном стиле с занавесками, вышитыми изображениями фениксов. Девушка сразу же почуяла знакомый ей запах ароматизированного опиума. Неудивительно, ведь ее детство прошло среди людей, куривших эту дрянь.

К тому времени, когда взвод выволок всех членов семьи Кай во двор, вокруг особняка собралась толпа, состоявшая из жителей деревни. Как обычно в подобных случаях, Кая связали по рукам и ногам и усадили на низенькую табуретку, чтобы все остальные как бы возвышались над ним. С его домочадцев – трех женщин – сняли браслеты и кольца и заставили, понурившись, встать рядом с Каем, с табличками, украшенными надписью «Подстилки мироеда». От старосты деревни бойцы узнали, что обе девушки вовсе не дочери Кая, а на самом деле его вторая и третья жены. Настоящие дети помещика давно уехали: сын служит полковником в армии Чан Кайши, а дочь работает певичкой в Шанхае.

– Что за мерзкая семейка! – воскликнул завотделом пропаганды. На его рукаве алела повязка, красная, как знамя партии. Один из помощников подал ему ведро с водой, и завотделом выплеснул ее Каю в лицо. Старик, который, казалось, все никак не мог окончательно прийти в себя, прищурившись, оглядел двор. Капли воды стекали с его белой бороды, которая от влаги начала завиваться, отчего Кай стал похож на козла.

Завотделом принялся зачитывать длинный список обвинений: укрывательство врагов, жестокое обращение с крестьянами, употребление наркотических веществ.

– Тебе есть что сказать в свою защиту?

Старик поднял голову, облизнул губы и прочистил горло.

– Я никогда… – начал было он и снова закрыл глаза. Ему плеснули в лицо водой. – Я никогда в жизни не потреблял наркотиков, – наконец выдавил из себя Кай, и толпа загоготала.

Когда проработка богатея подходила к концу, Юн, Пину и остальным бойцам взвода поручили пройтись по особняку и собрать все ценное. Валюту, драгоценности, а также изделия из золота и серебра полагалось сдать, но при этом красноармейцам разрешалось оставить себе различные менее ценные вещицы, если они сумеют унести их в руках или запихнуть в карманы.

– Ты права, – сказал Пин, протягивая Юн блестящую деревянную табакерку. – Этот Кай заслужил наказание. Такие, как он, не заслуживают ни земельных наделов, ни прочих привилегий простого трудового народа.

– Что тебя заставило изменить свое мнение? – спросила Юн.

– Его бестолковость, – Пин покачал головой. – У него же нет ни капли мозгов, и при этом погляди, в какой роскоши он живет! И знаешь, что меня задело сильнее всего? Его вообще не мучает совесть. Ни капельки. Народ кругом с голодухи древесную кору жрет, а он пирожные уминает. Я бы так никогда не смог.

Юн поставила табакерку обратно на стол и коснулась горла. То ли упоминание о еде, то ли царивший в особняке аромат, навевавший воспоминания о былом, внезапно вызвал у девушки приступ дурноты.

– Что с тобой? – нахмурился Пин.

– Ничего, – ответила она. – Просто до ветру нужно.

Она бросилась к уборной в конце коридора, склонилась над фаянсовым унитазом в западном стиле и выблевала свой завтрак, почувствовав кисловатый привкус сладкого картофеля и репы. У нее болел живот, словно внутри завелась крыса, которая принялась грызть ей кишки. Когда Юн вернулась в спальню за табакеркой, Пина там уже не было. Внезапно девушке страшно захотелось прилечь, что она и сделала, положив голову на мягкую подушку Кая. «Может, опиума покурить? Хотя бы одну затяжку сделать», – мелькнула мысль у нее в голове.