Виталий не одобрял такие поездки и, хотя польза от этих поездок всё-таки
была, он упрекал её, а иногда даже кричал, что она неизвестно где мотается.
Но Анна не могла отказаться от своего небольшого бизнеса, как тогда стали говорить, потому что надо было и одевать, и кормить детей. Ведь вряд ли Виталий смог бы обеспечить семью, на свою небольшую зарплату. Каждая её поездка угнетала Виталия, вызывая в нём и раздражение к ней, и недоверие. Капля за каплей, накапливался в нём гнев, наполняя сердце. Теперь уже он не был похож на того, каким был раньше – на простодушного, молчаливого парня. Вид его изменился, хотя и незаметно для других. На лице преобладала угрюмость. В колючих глазах пряталась злость. Голос стал жёстким, каким-то хриплым и неприятным.
Жизнь почему-то не приносила никаких радостей, а наоборот стала тяжелее, тревожнее. Люди почти перестали улыбаться. Весёлого, человеческого, жизнерадостного смеха уже нигде не было слышно. Никто не призывал народ сплотиться перед возникшими трудностями, как это было раньше, а наоборот, шло явное разъединение людей. Каждый был предоставлен сам себе. Идеология рухнула. Новых идей не было. Вновь наступила эра национализма. Появились новые вожди, новые партии. Все спешили стать президентами. Президентская форма правления, считавшаяся демократической, была явно схожа с монархической. Мораль, человеческие нравы, честь, совесть, справедливость всё перемешалось в хаосе свободы. Старые законы едва-едва удерживали порывы людей.
Но Виталий ничего этого не замечал. Он презирал людей, все их бестолковые митинги, собрания, сборища. Их призывы к чему-нибудь новому. Он вообще был вне людей, если не считать вынужденное общение с ними на работе. Даже самого себя, он презирал, как одного из людей, чья сущность не определена и который никому не нужен. Не понимая, для чего он живёт, не зная цели своего существования, он вообще считал, что жизнь и весь этот мир, в котором воплощено это бытие, просто недоразумение вселенной, или же тусклый сон нечеловеческого разума. Сон, в котором люди, как тени времени, лишь иногда поблёскивают как бы, ощущая радость, но в основном, мерцая, уходят в неведомую, безжизненную тьму. Не признавал он и любовь. В ней пряталась животная страсть человека, его дикий инстинкт к продолжению рода. К культуре и искусству он относился как к игрушкам для взрослых людей, которые необходимы для того, чтобы отвлечься от повседневных тяжёлых человеческих забот. И всё-таки Виталий жил. Мало того он хотел жить, но так, чтобы ему не мешали. Чтоб не лишали его свободы, его покоя. Жил, не думая о том, что жизнь не может быть свободной от окружающего мира.
Между тем мир, в котором жил Виталий, изменился до неузнаваемости. Даже на улицах редко слышался смех. Люди почти не улыбались. Лица их помрачнели. Многих из них жизнь ужасала своей непредвиденностью.
Девяностые годы двадцатого столетия резко переменили людей, как жернова
перемолов все их прежние идеи, представления. Бывшие их мечты, вдруг оказались не нужными, несущественными. Тут же начали оформляться новые мечты, желания. Желаний было много, но все эти желания были бедны по своей сути, хотя в большинстве своём олицетворяли стремление к богатству, к роскоши. Одни стремились стать миллионерами и более того. Другие рвались в депутаты, в губернаторы, в президенты. Началась непримиримая борьба за место под солнцем. Каждый искал свою нишу.
