Ши Мин, удобно укрывшись в тени ученика, прищурился и негромко фыркнул. Скопившееся внутри недовольство вылилось в привычный ритуал – вытянув привязанную к поясу короткую веревку с разлохматившимся концом, наставник принялся отстраненно завязывать на ней узор из узелков.
– Могли бы сразу распахнуть ворота, – пробормотал он и выступил из относительной прохлады, – и им полезнее, и нам меньше времени тратить.
Тело устало. Разум устал. Пески слишком легко пожирают людей, глотают не глядя и не пережевывая, гасят одну жизнь за другой; слишком дорогой ценой обходится это противостояние.
Разница между путешественниками и воинами не только в приказе. Путник приходит в другую страну с открытым сердцем и душой нараспашку, принимая все новое с восторгом и благоговением. Солдат идет убивать. Сама земля не должна, не имеет права с добром относиться к тому, кто пришел с оружием. Защищая своих детей, она покажет свои самые отвратительные стороны.
Полчища ядовитых насекомых. Бури, в которых приходилось связывать ящеров между собой, и все равно нескольких десятков человек недосчитывались; ветер выл на разные голоса и сводил с ума, заставляя обрезать веревку и шагнуть навстречу смерти. Вода, которой было куда меньше пролитой крови.
Невольно Ши Мин бросил короткий взгляд на ряд копий, воткнутых прямо в песок. Эти копья остались между городом и лагерем и отсюда виделись десятком коротких черточек с темными пятнами насаженных на них голов. Их поставили не ради устрашения города, а ради устрашения самой армии.
Юкай перехватил его взгляд и нахмурился.
– Людей мало, – заметил он. – Не жалеешь?
– Я готов вести в бой воинов любого сословия, – неторопливо отозвался Ши Мин. Пальцы тем временем вывязывали сложные узлы один за другим, укладывая в непонятный узор. – Неважно, сколько денег было в роду и сколько бед человек принес за собой сюда, но он должен остаться человеком. Я не поведу за собой чудовищ, Юкай. Армия – острие, карающий меч империи и мое лицо. Нет безгрешных армий… но всему есть предел. И это моя обязанность – указать воинам границы, которые нельзя пересекать.
Солнце успело высушить головы до неузнаваемости, оставив только темную кожу, обтянувшую хрупкие кости. Наказание настигло их с опозданием. Слухи о том, что некоторые воины позволяли себе вольности в отношении женщин, неизменно превращали Ши Мина в тонкую чашу, в которую щедро плеснули кипятка. Одного неловкого слова было достаточно, чтобы стенки треснули.
Никто из плененных народов не станет жаловаться на грубое обращение, ни одна женщина не придет за справедливостью к порогу захватчика, потому Ши Мину приходилось доискиваться правды в слухах и случайных разговорах. В первый год после начала войны некоторые даже бахвалились своими победами, но спустя пару дней оказывались приговорены к смерти без права оправдаться. Свою позицию главнокомандующий донес до людей просто и безыскусно: он поведет за собой только тех, кто не станет пользоваться положением и силой. К концу похода правило это приобрело твердость высеченного на камне, и насилия стало куда меньше благодаря страху.
Споры о правильности такого пути велись до сих пор. Ши Мин никому не отказывал во мнении, но и учитывать чужие слова не собирался. Юкай не сразу понял, что таким образом наставник успокаивает собственную совесть. Не решаясь выступить открыто против войны, Ши Мин пытался соблюдать свои принципы хотя бы так, пусть в ущерб делу.
