Потомки Элейн. Мерцающая долина - страница 3

Олейна сидела невообразимо лохматая, в старой тёплой пижаме, развалившись на стуле и уплетая хрустящий хлеб.

– На самом краю северного склона живёт старая ведунья, я её давно знаю, толи гадалка, толи шаманка, но мудрость в своих словах имеет немалую, тебе надо к ней сходить. – сказал отец, после долгих раздумий.

– Так точно, а она меня не покусает, слухи про неё, не очень хорошие идут, – с набитыми щеками сказала Олейна, тянувшись за следующими лакомствами.

– Она тебе что, собака! Старушка уже много лет живет, и может быть старее и мудрее многих в нашей стране, так что иди и не умничай! – прикрикнул Оум, разбалованной дочери.

– Хорошо, я поняла… – обиженно ответила девчонка.

На улицах страны наступил полдень, жители копошились кто где, кто-то летал по своим нуждам, пара торговцев громко ругались, дети смеялись и играли, бегая друг за другом и размахивая палками. Всё, впрочем, как всегда.

Олейна собрала плетёную корзинку фруктами из отцовских теплиц, и, собравшись с духом, направилась к ведунье. Долетев до нужного ей места

Она тихо постучала в ветхое жильё и, не дождавшись ответа, открыла скрипучую дверь.

– Добрый день! – как можно громче произнесла девушка. Но никто не отвечал. Тишина.

– Здравствуйте!– немного пройдя, проголосила Олейна.

И здесь на свет показалась старая женщина, волоча за собой ярко-зелёные крылья, волосы у нее были совсем седые аккуратно собранные в идеальный пучок. Глаза у ведуньи были невероятные, ярко-зеленые словно у прекрасной девушки, но только глаза, вокруг них окутывались мелкие и глубокие морщинки, еще бы, старой эллине Белле было уже 130 лунных лет.

– Ой, здравствуй, а я тебя знаю дитя. Ты же дочь Оума, он ко мне тоже по своей юности захаживал за советом. Ой, сколько интересного могла бы рассказа-а-ать, но не буду…не положено… Ой хи-хи-хи…Ну может быть потом…хи-хи-хи…– проговорила старушка с хитрющим видом, будто маленькая озорница.

– Интересная женщина, – подумала Олейна, выпучив глаза.

– Я слышала от отца, что вы очень мудры и много знаете, а если не знаете, спрашиваете у карт. Говорят, ваши карты волшебные… – присаживаясь на скрипучий старый стул, проговорила девушка.

Старая ведунья встряхнула свои зелёные крылья, взглянула на неё и произнесла: ну что же, я тебя внимательно слушаю.

Отдав с почтением корзинку, Олейна начала рассказывать о снах, что беспокоили её уже каждую ночь, о неизвестном кристалле, что появился ниоткуда, излучая пронзительно-сияющий свет и о пугающей неизвестности…

Оум велел дочери никому об этом не говорить, а когда, придёт время начала нового лунного года, всё поведать кое-кому, как оказалось, старой Белле, ибо её мудрость безгранична, а ум выточен на старый лад.

Старушка грузно встала и пошла к старому сундучку, что стоял в метре от неё, по-старчески кряхтев, она достала толстую колоду старых и пыльных карт. Положив их на стол, начала тихонько петь хриплым голосом неизвестную песню на древнем языке. Олейна глядела, оцепенев, и боялась пошевелиться. Истошно напевая, старая Белла взяла карты в свои грубые и морщинистые руки и начала мешать, будто впадая в транс. Пыльная колода при их движении начала издавать знакомый до боли сияющее – синий свет.

– Неужели!? – подумала девушка и замерла от предвкушения предстоящего.

Свет от карт становился более глубоким, и Олейна почувствовала тепло на груди, где висел кристалл. Он словно откликнулся на призыв волшебных карт, будто старые друзья друг друга приветствуя. Постепенно сияние превращалось в густую дымку, и разрастался по всей территории маленькой ветхой комнаты. Жадно взирая на дымку, старушка Белла начала раскладывать колоду, карту за картой, щебеча нечто непонятное Олейне, похожее на скрип и пение птиц одновременно. Выглядело это со стороны ужасно странновато и страшновато для девчонки семнадцати с хвостиком лет. Олейна скукожилась, но вида не подавала, всё-таки она какой-никакой воин, хоть и ещё на обучении. Дымка сгущалась и начала копировать картинки из карт, и эти картины меняли образ и двигались, словно невидимый художник незаметно рисовал и стирал, рисовал и стирал, постепенно образы начинали обретать смысл…