Тогда у меня ещё не было ни малейшего подозрения относительно собственного состояния и посему найти достойный повод зазвать Вовочку было плёвым делом. Он и прилетел, как только смог.
Что это за невыносимость – не видеть кого-то, без кого и жизнь не жизнь, и всё – не то, и всё – не так. Вроде бы и ничего особенного, все так же мечутся-бегают, а тебе постоянно чего-то не хватает. Как в недосоленном хлебе. Что за пытка, Господи! Не столько происходящее само по себе страшно, а именно то, что ты над собой в этом происходящем не властна совершенно – ужасно, ибо ничем и никак нельзя себя перенастроить с данной волны и никто не поможет тебе в этом. И с каждым следующим разом, с каждой новой встречей всё идет по нарастающей.
***
Вовочка сразу всё понял. И мгновенно изменил поведение. Он был, до мига получения результата, идеальным ухажёром. Как он ухаживал – не суть важно, но с моей точки зрения – идеально. Всё, что мне требовалось – угадал, всё до мелочей просчитал и отдал. До минуты, когда я, совсем уж одурев, не призналась.
Я и в сию минуту люблю его. Это я к тому, чтобы никакие мои слова не воспринимались как обвинение ему во всех смертных грехах. Я, видит Бог, до сих пор не понимаю о нём ничего. (Замечу попутно, что мы и себя часто не понимаем и не знаем, а уж других-то!). Может быть, пойми я это, я и излечилась бы? Не понимаю – больна с той же силой.
Ходят слухи, что низкорослые мужчины – все! – с комплексами, число которых не сосчитать даже специалистам высшей математики, снабжённых суперсовременной техникой. То ты им слишком длинна, то – слишком умна, и то в тебе им не эдак, и это не так: всё могут опорочить для самоутверждения. Право же – Вовочка ярчайший тому пример. Комплексов у него – на роту. Что, например, могла я ответить на вопрос:
– Почему ты пишешь?
Самый разумный и исчерпывающий, на мой взгляд, но ничего, на Вовочкин взгляд, не объясняющий ответ:
– Для того и родилась!
Но и это, простое, в общем-то объяснение, я с трудом извлекла из глубин собственного подсознания лишь после определённых усилий, да и то только после вопроса. Никогда об этом не думала – почему. Господи, да откуда я знаю? Потому же, почему и дышу: так устроена. Для этого послана в этот мир. Особенно, если учесть, что я поначалу лет десять упорно сопротивлялась необходимости быть стилом для кого-то невидимого, что пресловутый Пегас все копыта отбил себе о мою печень, что все до единого редакторы и издатели при моём имени честно ответят, что и не слыхали обо мне… Слишком низко я склоняюсь перед именем Марины Цветаевой, чтобы делать попытки встать с ней рядом.
Судьба такая и всё тут. Этот вопрос из серии практически не подлежащих ответу, как, например, такой: почему у человека два глаза, а не один или не три? Так вышло, так надо, так дὁлжно. Кому, зачем? Господь Один знает.
Но вернемся к нашим баранам.
Мне было физически необходимо его хотя бы услышать. И голос у него не так чтобы уж что-то выдающееся, но – родной. Услышу – жива, не услышу – вою. Причём иногда в прямом смысле. За предыдущие тридцать лет жизни я столько не плакала, сколько за эти три года. И даже не столько от тоски, сколько от оскорбительного, унижающего бессилия; ничего я, даже если наизнанку вывернусь, не могу изменить, да даже другой оттенок происходящему придать – не в состоянии. И, самое страшное, неизвестно, когда это закончится. Я что угодно могу вынести, если знаю, что вот в такой-то день наступит конец. Тут же и Господь ничего не знал, я полагаю.
