Помнил бледные глаза.
Кожа Уильяма покрылась мурашками, волосы на шее встали дыбом, а внутри все скрутилось в болезненный узел в предвкушении чего-то неотвратимого, пугающего и до сих пор неизвестного. Он не помнил большую часть прошедшей ночи, а найденное на прикроватной тумбочке письмо не дало ему никаких ответов и сейчас лишь нестерпимо жгло сквозь плотную ткань халата.
Уилл поморщился, когда дверь в кабинет захлопнулась, и устало рухнул в скрипнувшее кресло. Пальцы потянулись к стоящему на углу рабочего стола радио и резким, – насколько это было возможно в его состоянии, – движением повернули выключатель. Деревянное устройство противно зашипело, вторя Уильяму, и кабинет начал наполняться мягкими переливами труб и обволакивающим бархатистым мужским голосом.
Прощай весна, я больше не влюблюсь.
Должна ты знать – к тебе одной стремлюсь.
Мне нужна лишь ты одна,
Ведь я в тебя влюблён.5
Уилл закрыл глаза и откинулся на спинку неудобного жёсткого кресла, каждой деталью впивающегося в раздражённые горящие огнём нервы врача. Пальцы спешно оттянули тугую удавку, именуемую в народе галстуком, и душный сдавленный воздух кабинета ворвался в его лёгкие. Ему нужно было всего пару минут отдыха, несколько желанных минут, чтобы позволить раскалывающемуся на кусочки сознанию наскоро склеиться клейкой лентой. Уилл чувствовал, как неровные края этих осколков трутся друг о друга, не подходя под узор, но все равно слеплялись и принося с собой скрипящие волны боли.
Уиллу нужно было всего несколько минут.
Но их ему не дали.
– Уилл, malparido, я чертовски рад тому, что ты все еще жив!
Распахнувшаяся дверь с грохотом ударилась о стенку. Уильям надрывно застонал от ослепляющей боли и попытался сползти пониже под стол, лишь бы скрыться прочь от навязчивого солнечного света из коридора и не менее навязчивого друга, способного достать даже с того света.
– А вот я бы предпочёл сейчас умереть… – прохрипел Уильям, ощутив, как каждое слово вколачивает очередной гвоздь ему в голову.
Даниэль Куэрво, весьма активный молодой врач, все свободное время проводивший в компании молоденьких барышень, дорогих кубинских сигарами, поставляемой его кузеном выпивки, дружил с Уиллом уже долгих десять лет. Невыносимый жизнерадостный испанец – полная противоположность своего брата, хотя у них и было очень много общего, когда дело доходило до способов заработать. Даниэль был, возможно, лучшим другом Уилла, и последний мог многое простить ему.
Даже причиняемую каждым громким словом невыносимую головную боль.
С таким же невыносимым грохотом дверь и захлопнулась. Даниэль в несколько широких быстрых шагов подлетел к рабочему столу, оперся на него и, перегнувшись, притянул к себе бледное и измождённое лицо Уилла, безуспешно пытавшегося спрятаться под столом. В его взгляде промелькнуло беспокойство, и он склонился чуть ниже, внимательно и чутко осматривая лицо друга.
– Ты как себя чувствуешь?
Уильям поморщился и отмахнулся от Даниэля, как от назойливой мухи. Кряхтя и стеная, как проживший не одно столетие человек, он поднялся обратно в кресле и потёр ладонями слезящиеся глаза, прежде чем поднять на Куэрво тяжёлый взгляд потемневших синих глаз.
– Во мне две пачки аспирина, пять кружек кофе и я готов выпить озеро до последней капли. Но не уверен, что это поможет. Я сам удивлён, что все еще жив.
– Не поверишь, я тоже.
