Хвостовна у неё за спиной испуганно взвизгнула.
– Ой, скользко! – Она ухватилась за край шубы княжны. – Может, воротимся, а, Предслава? Что нам в сем конце[120] делать? Воняет-то как! Среди смердов наше ли место? Да и боязно чегой-то.
– Ты ступай, – равнодушно отозвалась Предслава. – Я же подругу давнюю навестить хочу.
– Нет уж. Вместе пойдём тогда. Я ить, Предслава, тож тебе подруга ближняя. Ты со мною всем, что на душе, делиться можешь. Чай, боярская я дщерь, не худородная какая, – ворковала сзади неё, сходя вниз по скользким ступеням, Хвостовна.
«Ну да, с тобой токмо поделись. Тотчас весь Киев знать будет». – Предслава невольно рассмеялась.
Свернув в один из многочисленных проулков, девушки остановились возле приземистой, глубоко вросшей в землю хаты.
Предслава, сойдя по двум дощатым, тщательно очищенным от снега и льда ступенькам, оказалась перед грубо сколоченной дверью и настойчиво постучала. На стук никто не отозвался. Тогда княжна осторожно приоткрыла дверь. В нос ударил резкий запах гари. Княжна чихнула и рукавичкой отогнала дым.
– Эй, хозяева! – крикнула Хвостовна. – Гостей встречайте!
– Чего кричишь? – недовольно одёрнула её княжна. – Видишь, пусто здесь. Входи давай покуда. Подождём. Может, придут.
Девушки вошли в небольшое, топящееся по-чёрному жилище. Дым из глиняной печи обогревал всё утлое помещение и через небольшое отверстие наверху выходил наружу. Крохотное оконце было забрано бычьим пузырём. За печью виднелись нары, а возле оконца стоял маленький стол и две скамьи.
– Эко же здесь дымно, – скривила ярко накрашенные губки Хвостовна. – И чего мы сюда заявились?
– Ты – не ведаю, а я – Майю повидать.
– Ну дак и я с тобою. Как тя брошу?
– Что ж, садись. Подождём. – Предслава усмехнулась.
Она расстегнула шубу, но снять не решилась – некуда было её положить – и так и села за стол, уставившись в подслеповатое оконце. Хвостовна вовсе не стала раздеваться и устало плюхнулась на краешек скамьи.
Ожидание затягивалось. Предслава встала, подошла к печи, потрогала чугунный ухват, обратила внимание на горшки со снедью.
«Вот как они живут, чем питаются! Жила там, во дворце, и не думала, что так здесь всё убого и просто», – подумалось ей.
Хвостовна, устав ждать, забарабанила ладонями по столу.
– Ну и где ж она, краса наша? – насмешливо спросила она. – Может, пойдём отсель? У меня от дыма сего аж в носу засвербило.
Слова боярской дочери прервал донёсшийся с улицы стук. Предслава распахнула дверь. Майя, в одной лёгкой сорочке с ожерельем по вороту и в разноцветной понёве[121] с прошвой на боку, несла на коромысле вёдра. Волосы на голове у девушки были перетянуты медным обручем, на котором висело несколько тоненьких медных же колечек.
– Майя! – воскликнула обрадованная Предслава.
Впопыхах поставив на снег вёдра, Златогорка бросилась ей навстречу. Подруги обнялись.
– Что ж ты так. В сорочке одной. Простудишься. – Предслава старалась согреть Майю и крепче прижимала её к себе.
Они вошли в избу. Златогорка сухо поздоровалась с Хвостовной.
Предслава сразу ощутила некое неудобство. При Хвостовне особо расспрашивать Майю и тем более говорить о чём-либо сокровенном не хотелось. Боярская дщерь не замедлит раззвонить о том на весь стольный.
– Вот пришли проведать тебя, – начала княжна. – Давно не видались.
– Да я в Берестове была, отец тамо и по сей день. Службу правит.
– А ты почто воротилась? – спросила Хвостовна.
