Повесть о Татариновой. Сектантские тексты - страница 12

. Позднее Ахматова считала, что Радлова сотрудничает с НКВД. Когда Корней Чуковский написал в «Правде» (25 ноября 1939) критическую статью о переводах Радловой, Ахматова предупреждала его об опасности и называла Радлову «жабой»[44]. Опасения Ахматовой, по крайней мере в деловой их части, не подтвердились, а друзья Радловой обвинениям в ее адрес не верили[45]. Впрочем, и Радлова вела светские интриги против Ахматовой[46]. Историки будут еще долго заниматься деталями этой женской борьбы. Удивляться тут нечему: мы отлично знаем, как несправедливы и нерассудительны бывают отношения внутри мужских профессиональных братств, и нет оснований думать, что внутри поэтического «сестринства» они менее разнообразны.

Чаще всего их необычно острую вражду объясняли женским соперничеством. Ахматова отрицала справедливость таких предположений, но архив сохранил ее раннее письмо к Сергею Радлову: «А Вы очень хотите меня бояться и прячетесь в книгах <…> А все-таки я не знаю ничего страннее наших встреч»[47]. Похоже, до женитьбы Сергей ухаживал за юной Ахматовой, и та отвечала благосклонно; в какой-то момент, может быть в связи со слухами о предстоящей свадьбе Радлова (август 1914), отношения изменились. «В свое время я не пожелал воспользоваться удачей, а теперь наказан за это» _>– так писал Радлов Ахматовой в ноябре 1913 года. Ее вражда сосредоточилась на сопернице; позднее Ахматова даже отказалась выступить на поэтическом вечере вместе с Радловой. Но Ахматова и Радлов продолжали обращаться друг к другу. Радлов писал Ахматовой в 1913-м: «Может быть, уж твоим и стал я, Все иное ничто и тлен. Но врагов бессильных, слыхал я, Не уводят даже и в плен». Возможно, именно на это Ахматова ответила лирическим стихотворением 1917 года: «Пленник чужой! Мне чужого не надо. Я и своих-то устала считать». Адресат этого стихотворения «и хулит, и бесславит» автора, но та проявляет необычную терпимость: «Нет, он меня никогда не заставит Думать, что страстно в другую влюблен».

Во время большевистской революции Радловы находились в Крыму и, похоже, не были в восторге от происходящего. «В республике ли мы украинской, ханстве крымском или румынском королевстве, еще как_>-то не разобрал. Впрочем, все они лучше скифского самодержавия большевиков. Об этом, однако, здоровее не думать. К этому прилагаем мы оба усилия, и в результате Анне удается плодотворно и значительно работать в поэзии» – так Сергей писал из Алушты в ноябре 1917_>-го[48]. Позднее, однако, супруги стали энтузиастами пролетарской культуры[49]. Сергей, делавший успешную карьеру в советском театре и прославившийся в 1920-х годах своими массовыми сценами, получил от новой власти влияние и статус; Анна продолжала писать стихи и переводить. Противоречия между супругами росли, и в 1926 году они развелись. Анна сразу вышла замуж за инженера Корнелия Покровского, жившего в одной квартире с супругами (недоброжелатели сплетничали о том, что Анна давно жила с ними обоими). В 1938 году Покровский покончил с собой, ожидая ареста. Радловы вновь стали жить как супруги. За всем этим наверняка стояли напряженные страсти, требовавшие и не находившие самовыражения.

Устойчивая вражда между «двумя Аннами», Ахматовой и Радловой, питалась не только личным соперничеством, но и долговременными интересами. Вероятно, конкуренцию между ними стимулировал

Кузмин; после гибели Гумилева и Блока он оставался старейшим и самым авторитетным русским поэтом. Опережая неопределенные ожидания власти, литературное поле быстро структурировалось. Надеясь противопоставить акмеизму собственное направление, Кузмин задумал новый «изм»; его любовник Юрий Юркун, неудачливый писатель и блестящий рисовальщик, придумал слово «эмоционализм». Слово было не очень удачным, но все же более точным, чем самообозначения соперников – полузабытых символистов и едва организованных акмеистов.