Сейчас Костя спит, жена Станислава терпеливо ждет мужа дома, собирая также и свои вещи, понимая, что какое-то время она будет тоже жить в палате, рядом возле своего ребенка. Она будет рядом до тех пор, пока ей не перестанет становиться страшно. В районе шести часов вечера к консилиуму должен присоединиться и профессор Охрименко. Хоть он и Станислав Сергеевич – не неврологи, а профессиональные психиатры, тем не менее оба там будут присутствовать: один ведь, как никак, отец Кости, второй – друг семьи и человек, который больше всех участвовал в процессе.
Двери кабинета главного врача Станислава Сергеевича закрываются на ключ, он покидает больницу, следом за ним ее покинет профессор Охрименко, но, лишь когда завершит тестирование пациентов. Медсестра Светлана также надеется на лучшее. Многие боятся и переживают, искренне желая снова видеть главного врача счастливым, как однажды, когда он узнал, что у него родился сын – по-настоящему счастливым, умиротворенным.
* * *
Анна завершила тест, передала профессору Охрименко листок с расставленными ответами. Он приколол его к остальным.
– Подковырчатые вопросы, – ухмыльнулась Анна.
– Подковырчатые? – поправил очки профессор. – Это как?
– С подвохами.
– Полагаете? – задумчиво сдвинул брови Охрименко. – Только эти такие? Или предыдущие тоже были?
– Только эти. Предыдущие обычные.
Профессор сложил перед собой руки, вновь поправил очки, посмотрел на Анну. Под густыми, светло рыжеватыми, по большей мере седыми, бровями, в диоптриях его линз скрывалась пара молодых, серых глаз. Взгляд его острый, отчасти суровый, всегда был очень проницателен и свеж. Не по себе часто было от этого его взгляда и больным, и здоровым – этакий «взор психиатра», от которого хочется скрыться, который, казалось, видит в тебе лишь стержень патологии, исключительные вариации отклонений от норм. Взгляд, будоражащий точностью, ищущий истину в уголках самого бесценного сокровища – человеческого «я».
Перед ним побывали сотни притупленных, измученных, изувеченных раздражением взглядов. Но эта пара светлых девичьих глаз скрывала то ли ложную, то ли неприступную и объективную тайну. Анна, как и все, смутилась от неловкости, возникшей перед этим жестким взором, сверлящим до самого ядра личности. Но профессор Охрименко видел, что, вероятнее всего, она изображала неловкость. Порой она сама заглядывала в глубину его профессорских глаз, искала там что-то, вовсе позабыв о смущении. Скорее, с любопытством.
– Как вы себя чувствуете? – произнес он сухо, но дружелюбно.
– Отлично.
– Как спали сегодня?
– Эх, – засмеялась Анна, махнув рукой, словно они с профессором старые друзья. – Знаете ведь, что ночью мне плохо было… И такое спрашиваете.
– Анечка, – улыбнулся он строго, – ну у нас же тут не светская беседа. Я вас спрашиваю, а вы так весело смеетесь. Давайте немного серьезнее. Расскажите про эту ночь. Что помните?
В глазах пациентки на мгновение блеснул огонек, губы ее сжались в неприязненной улыбке. Она, очевидно, была обижена. Профессор понимал, что поставить ее на место пациентки, означало унизить ее.
– Вечером я легла спать, когда пошел дождь… – начала она.
Профессор внимательно вслушивался, сосредоточенно наблюдая за ее жестами и мимикой, стараясь распознать обман. Он за последний год привык, что для Анны иногда важно то, как она выглядит в беседе. Она хотела, чтобы, например, ее руки выглядели красиво, жесты были поставлены утонченно, чтобы всем своим изяществом ей удалось явить собеседнику свою породистость, невиданное благородство. Профессор знал, что у девушки нет этих качеств на самом деле.
