А ночью ему приснился товарищ Сталин: на белом коне, в черной бурке, как у Чапаева, в фуражке со звездой и саблей в руках. Он рубил немцев направо и налево. Порубал всех, и война кончилась.
Но это было во сне.
А наяву все мужчины деревни получили повестки из военкомата. Все получили, кроме хромого председателя и Ионыча.
Провожали мужчин женщины, пацаны, девчонки и Лёнька.
Гармонист, вихрастый Минька, шел в первом ряду и наяривал на гармошке веселую частушечную музыку. За плечами его была полупустая котомка. Минька шел в цветастой рубахе, отглаженных брюках и босиком. А на носу у Миньки сидел большой прыщик.
Лёнька ткнул в бок идущего рядом пацана:
– Серый, а чего это Минька на войну босиком, а?
Серый, не глядя на Лёньку, буркнул:
– А он сказал, что на войне его обуют.
Мужчины шли молча, нетрезво усмехаясь, женщины плакали, пацаны шли рядом с отцами, такие гордые, как будто это они шли на войну.
А вокруг Миньки плясала хохотушка Зойка. Она размахивала белым платочком и пела:
Я прощаюсь с гармонистом,
Он уходит на войну.
Бей, красивый мой, фашистов
И вернись на родину.
Музыка звучала веселая, частушки задорные, но Лёньке почему-то не было весело.
А Зойка не унималась:
Пусть фашистов будет тыща,
Если сунутся сюда
И увидят Минькин прыщик,
Разбегутся кто куда!
Дошла очередь и до лошадей. Им тоже пришла повестка. Одна на всех. Лёнька и Ионыч провожали их на войну. Впереди верхом на Хозяйке ехал Лёнька, а позади всех лошадей – Ионыч в председательской бричке.
Запрягая Гнедого, он жаловался Лёньке:
– Хоть бы Хозяйку оставили, а то беда. Бричку тащить придется. Лошади шли понурив головы, словно чувствовали, что отправляются на опасное дело. Только низкорослая кобыла по кличке Калмычка била себя хвостом по бокам и порой подпрыгивала на ходу.
– Чего она радуется? – удивлялся Лёнька.
Ветеринар в военной форме с одной шпалой в петлицах забраковал Хозяйку (по старости) и Калмычку (у нее оказалась чесотка). Ионыч получил какие-то лекарства и строгий приказ: вылечить кобылу и вернуть.
Грустный Ионыч и Лёнька возвращались в Зябицы. Хозяйка неспешно везла бричку, а Калмычка на привязи нехотя брела за бричкой. Обиделась, наверное, что ее не взяли на войну.
На весь колхоз оставалась одна Хозяйка.
Через некоторое время на фронт отправляли зерно. Все для фронта – все для победы! Лёнька даже пытался дотащить до полуторки мешок с зерном. Однако только насмешил Зойку, потому что мешок оказался таким тяжелым – жуть просто! Зойка посмотрела на Лёнькины мучения и предложила:
– Ну, давай-ка вдвоем.
И они потащили мешок к машине, около которой председатель и Ионыч забрасывали мешки в кузов.
– Когда твоя барыня собирается уезжать? – спросила Зойка, вытирая концами платка пот.
– Она не барыня, – рассердился Лёнька, – она была женой председателя Совнаркома.
– Да ну? – удивилась Зойка. – И что?
– А ничего, – буркнул Лёнька, – расстреляли его.
Зойка вдруг стала совсем серьезной. Она погладила Лёнькину челку и даже извинилась:
– Не сердись, я же не знала.
По дороге к дому Лёнька думал о том, что есть все-таки польза от изменщика – председателя Совнаркома. Не будут в Зябицах звать Бабаню барыней.
Когда до Зябиц дошел слух, что где-то недалеко высадился немецкий десант, Бабаня помрачнела, но не сдалась. Телеграммы Лёнькиной мамы она складывала в ридикюль. Так она называла большой кошелек для всяких дамских вещиц, документов и денег. Но в день, когда Ионыч позвал Лёньку за курятник и попросил помочь выкопать яму, Бабаня увидела, как в эту яму Ионыч и тетя Вера укладывают ящики от комода с вещами, накрывают их клеенкой и засыпают потом землей. И она сдалась.
