А зачем я завел про негра в начале да про особенности американского характера? Я и сам не знаю. Но повествование тем не менее продолжается. Эта борьба за называния людей и групп их объединяющих постоянна и сравнима с упорным ношением воды в дуршлаге. Как только людей не называли – Потребитель уже был упомянут. Пациентом – нельзя, поскольку тогда за основу берется медицинская модель подхода к человеку у которого ничего не сломано и не болит. Пациенты, все же, у врача. И клиент не годится: вот слово привязанное к психотерапевтической практике, а о ней в системе речь не идет. Клиенты у психолога. Думали назвать субъектом, но уж больно бесчеловечно, и тогда придумали такое, что хуже всего. Назвали человеком. Если сильно не задумываться, то все правда – человек и есть человек, с умственной задержкой или без. Но система-то хочет и рыбного съесть, и чтобы в вопросах половых отношений все было как надо. С одной стороны – люди, а с другой – как их словесно различать от тех, кто за людьми ухаживает и учит их? Вот, на пробу, то же предложение, несколько видоизмененное: «Люди с Персоналом вышли на прогулку». Сразу понятно, что слово люди уменьшается до непристойного эвфемизма, и непристойность здесь именно в этом непроизнесенном, каковое сам эвфемизм скрадывает. В чем причина этих вечных неудач с называниями? А в том, что вся бодрая замена слов есть внешнее суетливое движение, призванное скрыть, что система меняться и не собирается. И для нее нормально платить мизерные деньги за сложнейшую ответственейшую работу, для нее в порядке вещей относиться к людям, за которыми закреплен уход не как к людям, а как к дойным коровам, приносящим государственные дотации для воспроизведения самой системы.
Знает ли об этом обо всем Марвин? Скорее всего нет, но он знает, что бывало хуже: вырос он в психиатрической лечебнице, где жил в помещении на двести человек, и работник на них был один: он и жрать разносил скудную кашу трижды в смену, и из шланга поливал их, под себя ходящих, в качестве единственной гигиенической процедуры.
Нужно жить долго, чтобы иметь возможность полноценно сравнить. Эта возможность добавляет доброй мудрости человеку, сообщает ему зыбкость любой ситуации, скверной как и прекрасной, помогает не осудить чрезмерно, но радоваться когда выпадут счастливые времена или не терять полностью надежды, когда приходит время горевать горе.
Всё раздражает. Лужи, небо в них – раздражает. Хочется сказать: чертовы лужи или долбанные лужи, но первое раздражает, как клише и второе тоже. Еще раздражает, что надо бы сказать не «клише», а употребить другое слово. Но хуже нет, когда не можешь вспомнить слово, а еще хуже, чем нет – что постоянно скулишь. Раздражает – и точка, и нечего скулить.
Я сторожу на выходе в супермаркете. Мой начальник – Хаким, я про себя его называю супервайзер, поскольку так по-английски и мне уже привычнее. Я иммигрант, мой родной язык русский. Все спрашивают – ты русский? Я киваю, меня это почти не раздражает. Я не русский. Я в России даже не бывал ни разу, я родом из Гомеля. Я еврей. Я родился в центре на улице Бочкина. В детстве меня дразнили и говорили, что я с улицы бочкина-почкина. Мы во дворе дрались и меня пытались бить по почкам, чтобы как-то свести название улицы с телесными повреждениями. А может этот ложный символизм мне просто пришел в голову и били как попало. В нашем городе ели не были зачесаны ветром на пробор, вообще никаких изысков, все просто. И я тоже только здесь, на бумаге, будто красноречив, но на самом деле говорю мало. Зато мои друзья, когда они у меня были, находили в моем молчании и малословии какую-то подлинность личности, но может быть это я тоже придумал. Во всяком случае, мне ничего подобного никто не говорил. Мама меня всегда жалела, она тревожилась о моем взрослом будущем – о том, что я ни на что не способен. Но я доказал ей обратное. Когда она умирала, я был рядом с ней, а потом позаботился, чтобы похороны были человеческие. И проводили в последний путь ее не только я и знакомая, с которой она общалась последние годы по телефону. Нет, люди пришли – я обзвонил всех, и пришли даже те, с кем она насмерть переругалась за последние четверть века. Она со всеми переругалась.
