Но договорить Сорока не успел, потому что Фрязин сделал короткий, почти незаметный замах и обрушил на него бердыш, разрубив от плеча почти до самого живота, едва не располовинив. Сорока повалился на траву, руки и ноги его затрепетали и мгновение спустя он испустил дух, заливая все вокруг волнами крови.
– Ну, раз помолился, то и ладно, – произнес Фрязин, как ни в чем не бывало.
Максим с криком «ты что, Ирод?!» бросился на Фрязина с топором, но тот легко отбил удар и ткнул древком бердыша Максима в живот, так что тот сложился пополам и плюхнулся на траву, хватая ртом воздух.
– Ты… за что… его?.. – прохрипел он.
– Ни за что, – сказал Фрязин совершенно спокойным голосом. – Ему уж было не помочь. Пускай сам не мучается и другим беды не наделает.
Максим сидел на траве, не в силах подняться. Перед глазами плыли цветные пятна, рукой он влез в какую-то лужу и тут же отдернул ее, поняв, что это кровь Сороки. Ему подумалось, вдруг, что Фрязин теперь, чего доброго, и самого его убьет. С такого станется.
– Что же теперь делать? – растерянно спросил Максим, когда вновь обрел способность говорить и оглядел следы побоища вокруг.
– Известно, что, – ответил Фрязин, шумно сморкнувшись. – Спалить это место надо. А то, чего доброго, восстанут они снова или заразится кто. Оно, конечно, они здесь все уже порубленные, но береженого, известно, и бог бережет. Да и вообще, порченую обитель так оставлять нельзя. Люди говорят, в опоганенных монастырях всякая нечисть заводится, может, даже похуже этой. Только сперва… заведи-ка сюда телегу, отец Варлаам…
Поп сделал, что сказано, и они с Фрязиным, стали, как ни в чем не бывало, грузить на нее все ценное, что попадалось под руку: мешки с мукой, бочонки кваса, плотницкие инструменты. Фрязин снял с пояса мертвого келаря ключи и вскрыл кладовую, стал выносить из нее и кидать в кучу одежды. Стеша зашла за ним, вынесла несколько штук тканей.
– Вы чего, это же монастырское добро, – сказал Максим глядя на то, как отец Варлаам деловито выгребает остатки сотов из разоренного и разломанного пчельника. – Грех большой его брать.
– Это теперь ничье добро, – спокойно ответил Фрязин, разглядывая вынесенную из игуменовой кельи узорную кипарисовую шкатулку, в которой позвякивало серебро. – Мы сегодня не возьмем – завтра другие возьмут. Эх, жаль, коров эти твари всех перерезали, нам бы, ох, как пригодились коровки. И лошади – на лошадей прям смотреть больно.
– Что и говорить! – подтвердил отец Варлаам, обсасывая запачканные в меду нечистые пальцы. – Лошадь – первая статья в хозяйстве.
С этими словами он потрепал по гриве запряженную в телегу саврасую клячу.
– Ну, все, – сказал Фрязин, проверив, хорошо ли уложено добро на возу, – сейчас запалим тут все и – с богом!
– Стойте! – у Максима вдруг внутри все похолодело. Он вспомнил, что оставил в келье «Смерть Артурову».
Бросился туда бегом, открыл сундук, положил книгу в кожаную сумочку, найденную в келье отца-игумена. Подумал секунду, не взять ли другие книги, божественные. В итоге решил забрать. Не уверен он был, что еще хоть раз в жизни откроет Псалтырь, но жечь Божескую мудрость – последнее дело. Кое-как вынес всю стопку, водрузил на воз. Туда же положил образ со стены. Другие образа он в кельях и в церкви поснимали и положил за монастырскими воротами. Ему не увезти – так пусть хоть не сгорят, может, подберет кто. Стеша, наблюдавшая за ним, подошла к стопке, вынула небольшую ладанку, спрятала в карман.
